* * *

Я проснулся с легкой головной болью и чувством усталости; при этом я обнаружил, что думаю о солдатах и охранниках, будут ли они называться Пятыми. Вчера вечером отец ничего о них не говорил. Я оделся потеплее, намереваясь выглянуть наружу; прошло некоторое время с тех пор, как я был последний раз на холоде, и я надеялся, что на свежем воздухе почувствую себя лучше. Этой ночью меня мучили странные сны и мерцающие видения; в комнате было холодно, и я много раз просыпался, думая, что рядом со мной стоит тетя Зу.

Я поднялся по лестнице и остановился перед желтой дверью. Я нажал на ручку, но дверь была заперта. Прислушавшись, я не смог уловить обычного шума разговоров в солдатских казармах. Мне стало несколько не по себе, и я поспешил вниз по лестнице, столкнувшись с отцом, который быстро шагал по коридору.

- Дроув! - крикнул он, увидев меня. - Это ты тут развлекаешься с дверями?

- Я только что встал.

- Странно... Странно... - пробормотал он почти себе под нос. - Я могу поклясться, что Троун просил меня зайти к нему сегодня утром, но дверь заперта. Все зеленые двери заперты. Я не могу попасть к Парламентариям; это в высшей степени неудобно. Нам нужно обсудить очень важные вопросы. - Внезапно он поежился. - Холодно, однако. Нужно проверить отопление.

- У солдат двери тоже заперты, - сказал я. Казалось, он был в замешательстве.

- Вот как? Да, на собрании что-то насчет этого говорили. В целях экономии топлива лучше, если мы поменьше будем перемещаться между уровнями... Вероятно, кто-то неправильно понял решение собрания. Речь шла только о желтых дверях. Да, видимо, в этом дело. - Он поспешно удалился, что-то бормоча.

Я поднялся по лестнице; несмотря на теплую одежду, я поежился при мысли о том, что обеспокоенное лицо отца чем-то напомнило мне тетю Зу. Воспоминание о том страшном вечере в Алике прочно засело у меня в мозгу и вместе с ним кое-что еще, некий вопрос. Что-то, связанное со смыслом страха, со смыслом легенд.

Дул сильный ветер, когда я закрыл за собой дверь и остановился, глядя на снег и на ограждение. Я заметил, что ворота были распахнуты настежь, грохоча на ветру. Больше не от кого было отгораживаться. Я подумал о Великом Локсе.

Каким образом легенда могла оказаться столь близкой к истине? Кем был тот человек, который впервые придумал историю о Великом Локсе Фу, вытягивающем мир из щупалец ледяного дьявола Ракса? А потом предположил, что однажды может начаться обратный процесс?

Наверняка это мог быть лишь человек, переживший предыдущий судный день. Но как же он выжил, не имея в своем распоряжении никакой технологии? Он не мог иметь никакой технологии, иначе она оставила бы какие-либо следы - в конце концов, Великий Холод продолжался лишь сорок лет.

До меня дошло, что я куда-то быстро иду, чувствуя, как холод впивается в мой разум ледяными когтями, и я впервые подумал о том, почему, собственно, я боялся холода. Мне говорили, что таков инстинкт. Как боль предупреждает человека об опасности, так и страх предупреждает его о стуже. Но почему страх? Разве сам холод - недостаточное предупреждение?

Если только это не была память предков, унаследованная от тех, кто пережил ужасы последнего Великого Холода...

* * *

И тогда я понял, что в конце концов победил их всех и громко рассмеялся, стоя посреди слепящего, пронизывающего холода. Им не удастся выжить; они слишком грубы, слишком эгоистичны, чтобы выжить в своей искусственной подземной норе. И даже если каким-то чудом им это удастся, то, когда солнце снова осветит их лица, они превратятся в стариков, дряхлых стариков, выползших на поверхность. И даже их дети лишатся детства и никогда не будут плавать на лодке, смотреть на облака, скользить по поверхности грума. Они проиграли.

По мере того как холод вгрызался в меня, у меня перед глазами возникали видения красивой девушки, ногу которой схватил ледяной дьявол; я видел, как она засыпает, а потом просыпается, целая и невредимая, не помня о том, что спала, не помня о прошедшем времени.