Извини. - Я повернулся и пошел прочь. Меня тошнило.
Голос ее стал еще более хриплым и скрипучим.
- Ты вонючий мерзляк, ты такой же парл, как и все остальные! Что ж, я скажу тебе, Алика-Дроув: я хочу жить, и у меня такое же право на жизнь, как у тебя. Вы, мужчины, все одинаковые, грязные животные! И ты тоже! Не могу понять, с чего ты взял, будто я хочу тебя!
Я вынужден был сказать это ей - ради прошлого, ради истины. Я снова подошел к ней и сказал:
- Лента, я никогда не говорил, что ты хотела меня. Это я всегда тебя любил, хотя и не так, как Кареглазку. И пусть все остается как есть.
На какое-то мгновение ее взгляд смягчился, и в нем проглянула прежняя Лента; но тут же вернулся ледяной дьявол, опутывая ее разум.
- Любовь? - взвизгнула она. - Ты не знаешь, что такое любовь, и эта маленькая выскочка Кареглазка тоже не знает. Любви не существует - мы лишь обманываем самих себя. Единственное, что существует на самом деле вот! - Она нелепо взмахнула рукой, показывая на завод, ограждение и медленно опускавшийся снег. Я быстро пошел прочь, оставив ее у ограды.
Глава 20.
Шли дни. Снегопад постепенно утихал и в конце концов прекратился. Небо очистилось, и на нем вновь появились звезды, холодно и тяжко сверкавшие в ночи. Солнце Фу стало маленьким, намного меньше, чем я когда-либо видел, и вряд ли могло согреть морозный воздух даже в полдень, хотя все еще давало достаточно света, чтобы отличить день от ночи.
С тех пор как закончился снегопад и очистилось небо, снова стали видны Желтые Горы, хотя теперь они были белыми, и им предстояло такими оставаться в ближайшие сорок лет. Неподалеку виднелись деревья обо на Пальце - серебристые пирамиды на фоне бледно-голубого неба. Среди них неподвижно стояли деревья анемоны. Это был безрадостный пейзаж; единственными признаками жизни были лорины, темные силуэты которых можно было время от времени заметить на фоне заснеженного обрыва, где были их глубокие норы, и жалкие остатки человечества, разбившие лагерь за ограждением.
Однажды брезентовый вход в мою хижину откинулся, и вошел мой отец, согнувшись пополам. Он присел рядом со мной и посмотрел на Кареглазку по другую сторону ограды. Между нами уютно мурлыкал калорифер.
- Что тебе нужно? - резко спросил я. Эта хижина была местом нашего с Кареглазкой уединения, и появление там отца выглядело святотатством.
- Калорифер необходимо забрать, - коротко сказал он.
- Отмерзни, отец!
- Извини, Дроув. Я и так сделал для тебя все, что мог. Я даже пришел сам, вместо того чтобы приказать охранникам забрать его. Но в комплексе идут разговоры: люди говорят, что калорифер неэкономично расходует топливо, в то время как оно нужно нам внизу. Кое-кто считает это проявлением семейственности - то, что тебе позволили пользоваться им. Боюсь, что мне придется забрать его. Разведи костер, сын.
- Как я могу развести костер внутри хижины, придурок?
- Подобный разговор ни к чему не приведет, Дроув. - Он схватил калорифер, но тут же, ругаясь, выронил, сунув в рот обожженные пальцы. Во имя Фу! - в гневе заорал он на меня. - Если ты не умеешь вести себя прилично, я прикажу охранникам сравнять эту хибару с землей! - Он в ярости выскочил наружу, и вскоре появились охранники.
Мы с Кареглазкой развели у ограды большой костер и с тех пор встречались на открытом месте, но это было не то же самое. Мы были на виду у всех, и, что еще хуже, огонь привлекал людей. Вполне понятно, что они стремились к нему, но это затрудняло жизнь нам с Кареглазкой, поскольку мы уже не могли свободно разговаривать друг с другом.
Тем временем ситуация среди Лагерников продолжала ухудшаться. Каждое утро людей становилось меньше, чем накануне; каждую ночь кто-нибудь просыпался от холода, в панике вскакивал и бросался бежать, бежать...
Стронгарм продолжал держаться, сражаясь с холодом силой своей воли, так же, как и его жена Уна. Отец Кареглазки умер вскоре после злополучного разговора у ограды; мне было его жаль, и Кареглазка была безутешна в течение нескольких дней. |