Сама она называла это «повышать культурный уровень».

    – О чем читаем? – поинтересовался Ириней.

    – С заключенными разговаривать запрещено, – не отрываясь от книги, буркнула Танечка. И добавила насупленно: – А читаю я об искусстве. Правда, интересно? И с Лисенком будет о чем поговорить.

    Танечка и Лисенок, актрисы-охранницы, были родом с четвертой планеты системы Кавай. Одна прожила на свете тридцать пять лет, другая – восемнадцать, но разницы между ними Ириней не замечал – ни по внешности, ни по стилю мышления. Дети Кавая взрослеют поздно. Из подросткового возраста они сразу перескакивают в зрелость, а до того времени почти не меняются.

    Охранница повернула стул так, чтобы сидеть лицом к узнику:

    – Не понимаю… – пожаловалась она. – Слова знакомые, а вот не складываются. Ириней, что такое тюр-реализм?

    – Это просто, Танечка. Когда заключенный от безделья мается – вот как я, например, – он обустраивает свою камеру. Компьютер слепит из хлебного мякиша, таракана домашнего заведет… Ковер из трубок санблока сплетет.

    Танечкин лоб пошел складками:

    – Все равно не понимаю… Ты хорошо говоришь, не как в книжке. А все равно тут, – она коснулась пальцами висков и наморщила нос, – словно затычки вставлены.

    – Дай зеркальце, объясню.

    – Зеркальце? – Танечка широко распахнула глаза. – А вернешь?

    – Обязательно.

    Ириней Север знал толк в тюр-реализме. Санблок он отгородил ширмой с павлинами. На окно приспособил телекоммуникационный выход канала «Дискавери» (звук пришлось отключить и рободиктора отфильтровать, но зато камера одним окном смотрела в джунгли). Танечка и Лисенок помогали ему как могли. Когда по своей воле, когда нет… каваек несложно убедить в чем-либо: они доверчивые.

    А сейчас Иринею предстояло предательство. В Танечкиных глазах светилось любопытство и ожидание чуда. Север вздохнул. Планета Кинкарран должна быть разрушена. А для этого ему надо бежать из клетки.

    И никакая цена не покажется чрезмерной.

    – Гляди, Танечка…

    Ириней поднес зеркальце к краю плазменной решетки, отделявшей камеру от зала. Синеватый луч отразился от зеркальца и ушел в глубь камеры. Обивка на стене задымилась. Повредить таким способом управляющие системы нечего и думать: мощность луча слишком мала. Однако стена забеспокоилась и принялась регенерировать обивку. Отпоротые куски Ириней плавил на решетке, а потом скреплял вместе так, чтобы получилось одеяло.

    – Здорово! – Не вставая со стула, Танечка придвинулась.

    Зеркальце в руке узника чуть повернулось. Голубовато-белый лучик прыгнул на Танечкину матроску, и в воздухе повисла едва ощутимая вонь плавленой синтетики. Ириней всего лишь собирался прожечь карман, в котором охранница носила ключи от его камеры. Но для этого требовалось время.

    – В конце концов, милая, тюремные камеры становятся похожими на своих обитателей. Салфетки на столе, плетеные абажуры, цвет индикаторов на приборной доске… Что, малыш?

    – Жжется!

    – Так передвинься.

    – Я не могу, – жалобно сообщила та.