— Ну и жеребятина тебе лезет в голову, Тяжеловес, — сказал Черномазый. — Можно подумать, что это тебя опоили зельем, день и ночь только о бабах и думаешь. И потом, кто польстится на эту Лалиту, когда она вся в прыщах?

— Зато она белая, — сказал Тяжеловес. — По мне, лучше христианка с прыщами, чем чунча без прыщей. У нее только лицо прыщавое, я видел, как она купалась, ноги у нее что надо. Теперь она останется одна, и надо будет ее утешить.

— Ты до того стосковался по женщине, что просто сходишь с ума, — сказал Черномазый. — По правде говоря, иногда я тоже.

— Что вы городите, дон Адриан, есть же у вас голова на плечах, — сказал сержант. — Если вы не смоетесь, вы пропали. Неужели вы не понимаете, что всю вину свалят на вас? В донесении лейтенанта говорится, что сумасшедший умирает. Не упрямьтесь же.

— Меня посадят на несколько месяцев, зато потом я буду жить спокойно и смогу вернуться сюда, — сказал Адриан Ньевес. — Если я уйду в лес, то уже никогда не увижу жену и детей, да и не хочу я жить, как зверь, до самой смерти. Я никого не убил, это известно и Пантаче, и язычникам, а здесь меня знают как доброго христианина.

— Сержант тебе добра желает, — сказала Лалита, — послушай его, Адриан. Ради самого дорогого для тебя, ради детей, Адриан.

У нее пресекся голос; она машинально ковыряла пол, теребила бананы. Адриан Ньевес начал одеваться, надел затрапезную рубашку без пуговиц.

— Вы не представляете, как я огорчен, — сказал сержант. — Ведь я по-прежнему считаю вас своим другом. А как расстроится Бонифация. Она думала, как и я, что вы уже далеко.

— Возьми их, Адриан, — всхлипнув, сказала Лалита. — Надень их тоже.

— Не нужны они мне, — сказал лоцман. — Побереги их до моего возвращения.

— Нет, нет, надень их! — закричала Лалита. — Надень ботинки, Адриан.

На лице лоцмана отразилось замешательство. Он смущенно посмотрел на сержанта, но присел на корточки и надел ботинки на толстой подошве. Для его семьи будет сделано все, что можно, пусть дон Адриан по крайней мере об этом не беспокоится. Ньевес встал, и Лалита приникла к нему. Она не будет плакать, правда? Они много чего вынесли вместе, и она никогда не плакала, вот и теперь не должна плакать. Его скоро выпустят, и тогда жизнь у них будет спокойнее, а пока пусть получше смотрит за детьми. Она кивала, как автомат, вдруг опять постаревшая — лицо сморщилось, глаза потускнели. Сержант и Адриан Ньевес вышли на террасу, спустились по лесенке, а когда дошли до заросли лиан, женский вопль прорезал ночную тишину, а справа из темноты — птичка вылетела! — раздался голос Блондина. И сержант — руки на голову, черт побери, и не дурить у меня, пристрелю. Адриан Ньевес повиновался. Он шел впереди, подняв руки вверх, а сержант, Блондин и Малыш следовали за ними между грядками огорода.

— Почему вы так задержались, господин сержант? -спросил Блондин.

— Я допросил его для начала, — сказал сержант. -И дал ему проститься с женой.

Когда они подошли к камышам, им навстречу вышли Тяжеловес и Черномазый. Ничего не сказав, они присоединились к остальным, и так, в молчании, арестованный и конвоиры прошли всю дорогу до Сайта-Мария де Ньевы. В хижинах, расплывавшихся в темноте, на их пути слышалось шушуканье, и люди, стоявшие между капиронами и у свай, провожали их взглядами. Но никто не подошел к ним и ничего не спросил. Когда они поравнялись с пристанью, у них за спиной послышался топот босых ног — это Лалита, господин сержант, сейчас она накинется на них.