Дэраш, косясь и фыркая, остановился в двух шагах от вагонной ступеньки.

— Ну, золотой, драгоценный, поднимайся, — позвала Лилия, поднявшись на ступеньку первой. Тянуть коня за руку она не решилась — он только-только начал раскрываться, легко мог испугаться и перестать верить. — Дэраш, давай, надо учиться. Ты же такой храбрый, неужели боишься трамвая?

Пса можно взять «на слабо» совершенно элементарно. Конь не бросился, очертя голову, а раздумывал почти полминуты. К счастью, задняя площадка оказалась почти свободной, и Дэраш встал у окна, прижавшись к поручню спиной. Две усевшиеся напротив пожилые дамы пожирали его глазами и обсуждали вполголоса: «Такой красивый мальчик — и слабоумный?» Лилия повернулась к ним спиной, стараясь не обращать внимания.

Трамвай тронулся с места, Дэраш тяжело вздохнул и уставился в окно, забыв про надкушенную грушу в руке. По его лицу, снова отрешенно-равнодушному, Лилия догадалась, что конь скрывает неуверенность и страх, но ей самой стало гораздо спокойнее — парк и владелец коня остались позади. Заплатила за билеты, выдержав насмешливый взгляд кондуктора: «Шикарного альфонса подцепила, бедняжка?» — встала в проходе, загородив, насколько возможно, Дэраша собой, и позвонила капитану Тео. Очень хотелось услышать голос человека, знающего, что делать в сложной ситуации.

Но Тео сообщил, что арестован за убийство. И потрясённая Лилия не сразу собралась с мыслями настолько, чтобы позвонить Хольвину.

Дворняги

Пока следователь по делу выставки «Город и псы» допрашивал Тео, Аллин пытался разговаривать с прокурором.

Жандармские следаки, видевшие некоторое дерьмо в большом количестве, считали, что состав преступления Тео — под вопросом. Но прокурор так не думал. Он не слишком благоволил СБ-шникам; поговаривали, что он даже считал СБ устаревшей службой, наследием тоталитаризма, когда расстрелы без суда были обычным делом — и упорно отказывался видеть в «альтернативной смерти» реальную опасность вопреки любым свидетельствам. Скрепя сердце, подчинялся законодательству — но никто не сомневался, что в первых рядах шёл бы с теми, кто решил бы это законодательство изменить. Это чрезвычайно осложняло дело; Феликс и Рональд, проходившие свидетелями, а заодно Горфилд и Обри, ликвидаторы, которых допрашивали «для уяснения морального облика находящегося под следствием», вывалились из его кабинета, как из парилки. Но Аллин был намерен кое-что для себя прояснить — и добиться-таки от этого разговора результата.

— Честно говоря, я вообще не понимаю, какое вы имеете отношение к этому делу, — говорил прокурор с мягкой доброжелательностью, которая почему-то страшно не нравилась Аллину. — Вы ведь его не ведёте, вы пока не патрульный, у вас щенок-стажёр. Ещё не понимаю, как вы не можете взять в толк: произошло убийство. Убийство. Сотрудник СБ застрелил человека. Надо исходить из этого, тогда мы с вами сможем сделать какой-нибудь рабочий вывод…

— Я был на месте преступления сразу после, — сказал Аллин. — Надеялся дать стажёру понюхать. Получилось так, что вошёл буквально через пару минут после убийства. Так что, мне кажется, могу дать кое-какие важные объяснения… и потребовать не менее важных объяснений.

— Потребовать объяснений?

— У вас ведь есть показания свидетелей? И коллег Тео?

— Да, — прокурор даже чуть улыбнулся. — Несомненно, исходя именно из свидетельских показаний и записи с камер слежения, мы можем сделать конкретный вывод: капитан Тео стреляет в безоружного человека.