А теперь… Локкер не сможет разжечь костер — огнива у него нет, а перекинуться днем, чтоб поискать трут и кусочки кремня, было страшно. И сейчас перекидываться страшно. Старшей Ипостаси не место в момент опасности: она бегает медленнее, реагирует медленнее, она физически слабее… Старшая Ипостась — для бесед, для любви, для песен и сказок. Для покоя. Для боя — Младшая.

Локкер брел по темнеющему лесу, а в голове крутились ужасные истории, которые рассказывали старшие лосята у костра в зимние ночи, когда несколько семей сбивались в Стадо. Про ночных кровопийц, которые выпускают из земли длинные жала и втыкают их в ноги заблудившимся неудачникам. Про деревья-удавки, которые днем деревья как деревья, а как стемнеет, хватают ветвями за шею, душат и утаскивают в дупла. Про Глаза, которые высасывают душу, если в них посмотришь. И про Зеленого, у которого ни вида, ни формы, но который самый страшный и главный на свете и про которого и думать-то в сумерки опасно.

А думалось, как назло. Локкер опять начал тихонько плакать. Он думал, как ужасно больно бывает, когда тебя едят. И как потом наступает Пустота и Темень, что бы взрослые ни говорили о Высших Кругах, на которые уйдет твоя Старшая Ипостась, сбросив звериную плоть.

А между деревьями в мутной белесой мгле плыли неживые синие огоньки. Болота были совсем рядом; болотные твари засветили фонарики, блуждали по лесу, искали, кого бы заманить в трясину. Ну их совсем.

Локкер лег под куст, поджав ноги под живот. В уши лезли страшные шорохи Потемок. Локкер тряс ушами, чтобы их вытрясти и заснуть, но они лезли снова. Локкер думал, что он вот не видит в Сумерках, а хищные существа, для которых темнота — это дом родной, отлично видят. Видят его под кустом, как он шевелит ушами и пытается заснуть, а сами думают, какой он вкусный лосенок. Вот заснет — и съедим. Он и не проснется — так и уйдет в Пустоту во сне. И не сможет ни бодаться, ни бить копытами, чтобы защититься. Хороший получится ужин.

С этими мыслями Локкер встал.

Лучше идти, подумал он. Все равно, куда. Идти не так страшно, как лежать. Может, встречу лосей. Если знакомые, они меня примут, пока папа не вернется. А если незнакомые — вдруг согласятся, чтобы я поспал около их костра. А днем я уйду.

И потер мокрую от слез мордочку об переднее колено.

Потом он брел, куда глаза глядят. Глазам было плохо видно в полумраке, но потом взошла луна, Волчье Солнце, как говорила мама. В ее призрачном голубоватом свете Локкер разглядел, как ползет между стволов туман, как вихрится и сворачивается в бледные фигуры с мутными черепами вместо голов, с черными провалами ртов и глазниц. От туманных сущностей вреда не бывает. Они не едят лосят. Они только мерзко выглядят.

Локкеру вдруг показалось, что сверху кто-то тихонько дышит. Он содрогнулся всем телом, поднял голову — и увидел Глаза в черном переплетении веток. Глаза были желтые и злые, в них горели жестокость и голод. Они не хотели вытягивать из Локкера душу. У них был рот, полный клыков, которого Локкер не видел в темноте — и они хотели съесть Локкера этим ртом.

И усталая тоска вдруг сменилась в душе лосенка приступом внезапной отваги. Он уперся в землю, втянул шею в плечи, и, исподлобья глядя вверх, крикнул мысленно: «Ну, прыгай! У меня рога! Я тебя рогами!»

Глаза сощурились и погасли.

Локкер развернулся и бросился бежать.

Он дважды оступался и падал, ушибаясь о корни, а один раз налетел на ствол дерева плечом и расшиб кость до острой боли. Бежать во весь дух ночью было неудобно и страшно, но Глаза могли и передумать, спрыгнуть с дерева и погнаться следом. И Локкер бежал, пока вдруг не выскочил на открытое пространство.

Лес кончился.

Локкер стоял у дороги, покрытой асфальтом и затянутой туманом.