Пожар послужил хитрому полукровке завесой для побега. Все силы были брошены на поимку Грифа. Гаттон, вдохновляясь неведомыми надеждами, устремился к горящему Белл-Хаусу; тем временем я в компании сержанта Блайза (по-видимому, виновника фиаско) на полицейской машине преследовал доктора.

Невзирая на принятые меры, беглецу удалось скрыться, и мы с Блайзом добрались до Лондона, ни разу не увидев автомобиль Дамара Грифа.

Утро не принесло никаких новостей; я сгорал от любопытства, но на время потерял всякую связь с Гаттоном. Наконец, в первом часу дня, я получил телеграмму:

Попытайтесь убедить сэра Эрика прийти к вам сегодня в восемь. Встречу его у вас. Гаттон

Я был рад делать что угодно, лишь бы не сидеть на месте, и тут же направился в апартаменты Каверли. Дома его не оказалось. Оставив ему записку, я поспешил в квартиру Изобель, надеясь найти его там. Но и здесь Эрика не было; оставалось лишь надеяться, что домой он вернется достаточно рано и успеет вовремя явиться ко мне. В том, что у Гаттона имелся веский повод для встречи, я не сомневался.

Мы с инспектором сошлись на мысли, что доктор Да-мар Гриф являлся соучастником убийства сэра Маркуса, если не самолично расправился с ним. Во всяком случае, доктор показал зубы: в первый раз, когда велел слуге-ну-бийцу напасть на меня; во второй, когда выпустил газовый снаряд (теперь мы это точно знали) с башни Фрайарз-Пар-ка в мою комнату в «Эбби-Инн». Он возненавидел меня и явно считал, что пока я жив, его существованию будет грозить опасность.

Его отношение ко мне могло быть объяснено двумя причинами: либо я в своем расследовании близко подошел к раскрытию тайны, либо загадочная соратница доктора, обладательница зеленых глаз, так заинтересовалась мной, что могла, по мнению евразийца, рано или поздно выдать преступников. Мне было ясно, что эти странные обитатели Аппер-Кросслиз и являлись преступниками, которых разыскивал Новый Скотланд-Ярд, но связать их опасную деятельность с расследуемым убийством по-прежнему представлялось затруднительным.

Трудно было предположить, что сэра Эрика, нового баронета, доктора и его предполагаемую спутницу связывали какие-то отношения; с другой стороны, ничто не доказывало, что подобных отношений не могло быть.

Мне безумно хотелось утешить Изобель, ни днем, ни ночью не находившую себе места и пребывавшую в жутком беспокойстве; но пусть я сам был убежден, что Каверли непричастен к убийству, я не мог, положа руку на сердце, сказать ей, что его невиновность доказана и он чист перед законом.

— Если бы только он отступился и прервал свое нелепое молчание, — вдруг произнесла Изобель. — Это, конечно, сразу рассеяло бы смехотворные подозрения некоторых лиц. Но каждый его шаг после той ночной трагедии лишь усиливает недоверие к нему.

Она сидела на диване и смотрела на меня, сцепив руки на коленях.

— Вы говорите о каких-то новых его поступках, о чем-то, что мне неизвестно? — спросил я.

Она медленно кивнула и сказала:

— Да, но расскажу вам по секрету, инспектор Гаттон не должен ничего узнать.

— Пожалуйста, продолжайте. Вы ведь не думаете, что у меня есть иные цели, кроме оправдания Каверли в глазах полиции и общественности? — сказал я.

— Ну хорошо, — запинаясь, произнесла она. — Вчера вечером Эрик передал мне копию заявления, которое, как он заверил, снимет с него все подозрения. Но при этом он поставил невероятное условие.

— Какое? — с интересом спросил я.

— Заявление можно будет предъявить только в случае наихудшего развития событий!

— О чем вы? Например, если его станут судить за убийство?

Изобель кивнула.