Ни один магазин рядом не работал, переулки отсутствовали, а ближайшие дверные проемы были слишком хорошо освещены фонарями, чтобы там мог кто-нибудь спрятаться. Все окна над ними также были закрыты.

– Я никого не вижу, – сказала Кэролайн. – Наверное, тебе почудилось.

«Ничего мне не почудилось», – недовольно подумал Роджер. Но с тем, что вокруг не было ни души, спорить не приходилось.

– Возможно. – Он взял ее за руку и снова двинулся вперед, но по затылку у него пробежал холодок, и явно не от ветра. – Ладно, пойдем.

Вот они миновали развороченную мостовую и мигающие желтые огни у Сто третьей улицы, приближаясь к Сто второй. Впереди слева показался театр, в который они иногда ходили с Кэролайн; маркиза над входом поднята, окна темны. Или теперь по средам он закрывается раньше?

– Роджер, что такое с фонарями? – тихо спросила Кэролайн.

Он нахмурился. Разглядывая театр, он даже не заметил, что освещение вокруг как-то странно померкло. Уличные фонари стали похожи на ночники, они едва излучали свет, да и то будто через силу. Фары проходящих машин светили необычно ярко, в дверных проемах залегли глубокие тени. Впереди, насколько был виден Бродвей, все фонари горели так же тускло.

Он оглянулся через плечо. Позади фонари тоже притухли, но только на один квартал. Дальше, за Сто третьей улицей, они сияли как обычно.

Наверное, это как-то связано с дорожными работами, точно. Где-то на разрытой улице повредили кабель. Но почему он никого не заметил, пока они шли? Почему фонари не погасли совсем, а только как-то странно притухли?

И почему именно сейчас, когда они здесь идут с Кэролайн?

Кэролайн умолкла, сильнее сжав его руку. Стиснув зубы, Роджер продолжал идти вперед, стараясь держаться подальше от темных дверных проемов. Осталось всего шесть кварталов, твердо напомнил он себе. Не страшнее, чем ночная прогулка через лес, к тому же с тем преимуществом, что не споткнешься о сук.

– Так что ты думаешь о пьесе? – спросил он. Кэролайн понадобилась минута, чтобы обдумать ответ.

– Мне очень понравилось. – Мысли ее, очевидно, были далеко от уютного искусственного мира университетского экспериментального театра. – А тебе?

– Играли весьма прилично, – сказал он. – Хотя с акцентом любовника-латинца, по-моему, перебрали.

– Ты имеешь в виду Сезара? – нахмурилась Кэролайн. – Он француз.

– Я знаю, – сказал Роджер. – Я имел в виду любовника-латинца в общем смысле.

– Я и не знала, что есть такое выражение, – сказала Кэролайн. – Это в смысле римский?

– Нет, это более общее театральное выражение, – сказал он.

Они уже прошли полквартала, углубившись в темноту. Осталось пять с половиной кварталов.

– Такой сладкоречивый романтический парень, на каких западают женщины. Обычно или он соблазняет их, или они сами идут к погибели, не отдавая себе в этом отчета.

– А! – сказала Кэролайн. – Хотя в данном случае вряд ли можно говорить о неведении. Луанна отлично понимала, что происходит.

– Почему тогда она позволяла Сезару так собою манипулировать? – возразил Роджер, хотя и понимал, что рассуждения о логике сюжета не приведут ни к чему хорошему. – Притом что старый добрый верный Олбейт все время ждал, что она образумится?

– Не знаю, – проворчала Кэролайн. – Я все-таки не думаю, что это вина Сезара.

– Возможно, – сказал Роджер, заставляя себя оставить тему. – Мне понравились декорации, – добавил он в надежде, что технический аспект постановки будет менее рискованной темой для обсуждения.