— Убежим, милая Урсула! — вскрикнул я. — Убежим от этих грабителей!

— Убежать и оставить в их руках дядюшку? — спросила с упреком Урсула. — Вы ли мне это советуете?

— Простите меня, но это необходимо, этого требуют обстоятельства, для вашей же безопасности.., нельзя терять ни минуты. У этих злодеев ужасная идея родилась: они хотят похитить вас, чтобы этим поступком спасти себя.., оправдать себя во всех своих преступлениях.., повторяю еще раз: вы в опасности.., нельзя терять ни минуты.

Непонятная улыбка мелькнула на лице Урсулы. В ней было столько прелести и вместе с тем столько грусти!

— Мордаунт, — проговорила она, — помните ли вы, что я сказала, расставаясь с вами?

— Мне ли забыть ваши слова, Урсула! Не они ли довели меня до отчаяния? Не они ли были причиной всех этих неприятностей?

— Не говорила ли я вам, что моя рука принадлежит другому? Вспомните, не повторяла ли я вам, что не могу принять вашего благородного, лестного для меня предложения? Связанная обещанием, я должна была думать только об одном!

— Конечно, но зачем вы снова хотите растравить раны моего сердца?

— Если я говорю об этом, так только потому, что человек, которому принадлежит вся моя жизнь, живет здесь, поблизости.., я не смею покинуть его.

— Боже мой!.. Урсула!.. Неужели вы любите Зефана Мильакра.., любите скваттера?

Взор Урсулы, обращенный на меня, выразил удивление. Я упрекнул себя в неуместной откровенности. Мне самому стало стыдно; я бы хотел провалиться сквозь землю в ту минуту, когда заметил на лице Урсулы такое выражение, эту мертвенную бледность… Я лучше принес бы сам себя в жертву, чем вызвал горькие, жгучие слезы на ее глазах. С минуту мы стояли молча. Наконец она твердым голосом сказала мне:

— Ваши слова унижают меня! Но я вас прощаю, Мордаунт, так как вы помогали мне, бедной девушке, н в настоящих обстоятельствах вы имели право подумать, что ваши предположения верны. Но как бы то ни было, всякое сомнение между нами должно исчезнуть: человек, которому я предана, которому принадлежит вся моя жизнь.., знаете ли кто он?.. Это мой дядя. Если бы в первый день нашего откровенного разговора вы не убежали от меня так быстро, я бы рассказала вам все это… я была бы откровенна с вами…

— Урсула!.. Мисс Мальбон!.. Что вы говорите!.. Так у меня нет соперника?

— Никто на протяжении всей моей жизни не говорил мне о любви, кроме этого грубого скваттера и вас, Мордаунт.

— Как! Так ваше сердце свободно?.. Так никто из посторонних не заставлял его биться сильнее?..

Урсула взглянула на меня и, помолчав немного, сказала:

— Может быть, я должна была бы ответить вам «нет», чтобы защитить права моего пола, особенно, когда со мной разговаривают так бесцеремонно, но…

— Но что же? Бесценная Урсула! Говорите откровенно, не мучайте меня сомнениями.

— Правду я предпочитаю кокетству, да к тому же было бы непонятно, если бы я, после всех ваших доказательств привязанности ко мне, осталась бы бесчувственной. Поверьте мне, Мордаунт, если бы мы находились при большом количестве людей, я и тогда бы предпочла вас другим. Какого же соперника вы ищете здесь, среди этих лесов, среди этой пустыни, в которой я живу?

Передавать читателю все подробности последующего разговора я считаю лишним; расскажу только лишь необходимое. Весь наш разговор пролетел как одна упоительная минута. Урсула призналась в своей любви ко мне, и вместе с тем, с откровенностью настоящей американки, она призналась в своей бедности. В этом, по крайней мере, отношении мы имеем преимущество перед другими нациями. Если где-нибудь люди разного происхождения и состояния могут разрушить счастье влюбленных, то у нас в Америке бедность никогда не представляет препятствий, особенно если один из супругов имеет возможность обеспечить семью.