И наконец, после того как смолк тяжелый грохот падающих камней, воцарилась тишина.

Краер поднялся и, не распрямляя спины, уставился на поверженного рыцаря, но обломки больше не двигались, так что он позволил себе медленно, беззвучно прошептать благодарственную молитву, одновременно озираясь в поисках волков, или вооруженных людей, или иных стражей, но с тихой радостью обнаружил, что нигде никого нет.

— Ястреб, — прошипел квартирмейстер, — с ним покончено. Как твои дела?

— Ты что, принял меня за фельдлекаря? Откуда, ради рогов нечистого духа, я могу знать? — прорычал латник где-то вблизи. — Мои ребра… их, похоже, вовсе не осталось. Все… все раны открыты и кровоточат.

Краер проломился сквозь высокие цветы и попытался оторвать от тела Хоукрила прижатую к боку руку и осмотреть его раны, но латник легко оттолкнул друга, потом, трясясь всем телом и задыхаясь, поднялся на ноги и, заметно шатаясь, поспешил по траве к фонтану.

Квартирмейстер несколько мгновений хмуро смотрел в спину раненому воину, а затем медленно опустился на ровно подстриженный газон и снял левый сапог. В нем оказалось полно воды, но помимо ее за невысоким голенищем отыскалась еще и привязанная к ноге маленькая, плоская стеклянная фляжка. Краер отвязал ее, взвесил было на ладони, как будто решал, стоит или не стоит расставаться с ее содержимым, но тут же, даже не обуваясь, поскакал на одной ноге вслед за своим товарищем по оружию.

Хоукрил сидел на низеньком каменном парапете фонтана. Он сразу же, без единого вопроса или колебания, вылил себе в глотку исцеляющий бальзам. Краер крепко держал латника за руку, пока не кончился обычный в таких случаях приступ озноба, от которого человек крупно трясется всем телом и стучит зубами.

Когда все закончилось, Хоукрил посмотрел на друга — гримаса боли покинула его лицо — и сказал с необычной для него серьезностью:

— Прими мою благодарность, Краер. Я перед тобой в великом долгу.

— Не плачь, малышка, обещаю, что когда-нибудь женюсь на тебе, — шуткой ответил квартирмейстер и, перешагнув через парапет, плюхнулся в фонтан. Вода была холодной, а камни под ногами покрывала противная зеленая слизь, но он чувствовал необходимость смыть с себя кровь волка, в противном случае по его следу кинулись бы все собаки долины, включая слепых щенков и дряхлых патриархов.

Хоукрил сначала молча смотрел, как от сидевшего на корточках в каменной чаше Краера расплываются в стороны темные разводы крови, а потом последовал его примеру. Содрогнувшись от прикосновения ледяной воды, он улегся ничком, вытянувшись во весь рост, и лишь вздрогнул, ощутив прикосновение тины к истерзанному боку. Осторожно пощупав рану, он посмотрел на друга.

— А не поспешить ли нам? — спросил он. — Хозяйка уже должна была принарядиться к нашему визиту, если только она не глуха как пень.

Краер вздернул губу в невеселой усмешке, и оба злоумышленника двинулись дальше, мимо поражавших холодной красотой лужаек, беседок и арочных мостиков, изогнувшихся над прудами и протоками. Путь показался поразительно длинным. Если Владычица Самоцветов руководствовалась только слухом, а не волшебными средствами наблюдения за садом, то, возможно, Хоукрил не прав… и тогда у них появлялось немало шансов дожить до утра. Загадывать дальше квартирмейстер не собирался.

Западное крыло замка, протянувшегося вдоль невидимой отсюда стены, представляло собой нагромождение башенок, пилястр и балконов и взирало на мир, словно неведомое огромное, многоногое каменное чудовище, припавшее к земле в неспокойном сне. Но там, куда вышли два друга, мрачный серый камень менял обличие: три изящных висячих мостика и крытые многооконные галереи вели к выстроенной из молочно-белого камня Женской Башне, служившей обителью бесчисленным женам владетелей Серебряного Древа, давно покинувшим этот мир, а теперь, согласно всеобщему убеждению, являвшееся жилищем Владычицы Самоцветов.