— Тебе все смеяться. Ее папаша оставил ей ренту в пятнадцать миллионов годового дохода. Пятнадцать миллионов в год, Ник! И она все их профукает, ей только дай. Этот ваш Иерусалим — самое скромное из ее желаний.

— Пятнадцать в год, говоришь? — Ник задумчиво постукивает ручкой по краю стола. — О'кей, нет проблем. Пять единовременно на счет института, как благотворительный взнос в память о жене, и…

Умно, думает Конрад. Благотворительный взнос… да, это то, что надо. Не подкопаешься. Умно — и безопасно: институт сильней него заинтересован в сохранении тайны.

— Идет.

— Они идут, франки идут!!

Мимо бежали люди; охваченная паникой толпа подхватила Марию, закружила, понесла с собой. И тут страх ушел: включились правила выживания, накрепко вбитые в Марию еще в школе, отработанные много раз, доведенные до рефлекса. Толпа — это смерть, из толпы надо выбираться. Локти в стороны, жестко: не дать себя сдавить. К краю продвигаться осторожно, плавно, мягко, но настойчиво. Угадать, когда рвануть вбок, чтобы не к стене притиснули, размазав по ней кровавым пятном, а вышвырнули на простор переулка. И — как можно дальше от толпы. Найти безлюдное место и затаиться. Азбука безопасности при массовых беспорядках.

А вот теперь — связаться с институтом.

— Заберите меня отсюда! Скорее!!!

Скучающий голос агента — куда подевалась вся обходительность? — звучит строчками будущего некролога:

— Уважаемая Мария, пункт третий «а» параграфа пятнадцатого подписанного вами договора о сотрудничестве гласит, цитирую: «Испытатель идет на эксперимент сознательно и добровольно, будучи ознакомлен с риском и принимая на себя всю ответственность». Я сожалею.

Ник поднимает камеру выше: дать панораму. Совсем рядом с укрытием Марии, на той улице, которую она так ловко покинула, убивают бегущих сарацин воины Христовы. Рубят головы на скаку, срывают с женщин драгоценные украшения — и мчатся дальше. Сегодня их день, день их торжества.

— Жаль все же, что она не добралась до Соломонова храма. Если верить хронистам, крестоносцы учинили там такую резню, что кровь доходила до колен всадников и уздечек их коней. До сих пор нам не удалось проверить, насколько это соответствует истине.

Один из рыцарей сворачивает в переулок: как видно, углядел скорчившуюся между стеной и чахлой смоковницей девичью фигурку.

Мария поспешно достает из-за ворота крестик, напоказ: не трогайте, мол, своя!

— Умно, — морщится Конрад.

— Глупо, — возражает Ник. И поясняет: — Золото.

И верно: только миг заминки, одно, почти незаметное мгновение колебания — и драгоценный символ веры скрывается в кулаке победителя, а в грудь Марии входит кончик длинного рыцарского меча. Наблюдатели слышат короткий всхлип — и связь прерывается. Тонкая рука стаскивает с головы шелковое покрывало, прижимает к груди — в последнем, наверное, усилии выжить. Светлые волосы смешиваются с наметенным из пустыни песком, дождь украшений падает в пыль. Рыцарь спрыгивает с коня, наклоняется…

— Какой типаж! — в голосе Ника — откровенное восхищение. — Киношники с руками оторвут. Хочешь в долю, Конни? Подключай свои связи, и половина — твоя.

Муха вьется у лица рыцаря. Крупный план — яростный оскал, брызги крови на полуседой бороде. Отмахивается. Камера легка в управлении, надежна и безотказна. Но на попадание под широкую рыцарскую ладонь — не рассчитана.

— Случайность, — усмехается Ник. — Вот и все. Теперь твою женушку смогла бы вытащить разве что спасательная экспедиция — но, сам понимаешь, положение о секретности изысканий…

— Понимаю, — Конрад трясущимися руками открывает кейс, достает бутыль коллекционной русской водки.