— Случайность, — усмехается Ник. — Вот и все. Теперь твою женушку смогла бы вытащить разве что спасательная экспедиция — но, сам понимаешь, положение о секретности изысканий…

— Понимаю, — Конрад трясущимися руками открывает кейс, достает бутыль коллекционной русской водки. — Выпьем?

Ошарашенный легким успехом Конни ушел, и Ник вернулся к пульту наблюдения. Связь не работает на прием в руках аборигенов, но передача идет исправно. Самое интересное как раз и начинается, когда от дураков-туристов камеры переходят к местным.

В храме Гроба Господня шла служба, и в глазах полуседого рыцаря блестели слезы. Завоевал свой Град Христов, усмехнулся Ник. Счастлив, старый волк. Все вы там счастливы. Не видели, что осталось от вашего Святого Города. Руины. Груды камней в оспинах от пуль и осколков. Слишком многие дрались за обладание этим городом. Слишком многие и слишком долго, так долго, что никому уже не интересно, кто там хозяйничает сегодня, а кто придет завтра. «Бойся ухода Иисуса», — вспомнилось вдруг. «Бойся ухода Иисуса, ибо он не вернется». Откуда это? Попалось, видно, на глаза ненароком, да и засело.

Пить меньше надо, одернул себя Ник. Даже с такими выгодными клиентами, как Конни.

Рабочий день подходил к концу. Самым интересным записям придет время позже, но все же Ник не удержался, глянул на камеру.

Служба окончена. Старый рыцарь говорит со священником, и голос его глух:

— Ее глаза как небо. Совсем как у моей Марии. Поздно я разглядел, жаль. Вот… во искупление грехов раба Божьего Конрада… я пожертвую и больше, только бы…

— Молись, сын мой, — строго отвечает священник. — Господь благ, молись. И я буду молиться.

Золотой крестик падает в ладонь священника, порванная цепочка стекает с пальцев рыцаря — водой, песком… временем.

Перед глазами наметенный ветром из пустыни песок промокал темной кровью. Мария провезла по пыли рукой, дотянулась до стены — самыми кончиками пальцев. Камни Вечного Города — как топленое молоко или слегка тронутая загаром кожа. Они будут такими же и через тысячу лет.

Но и они умрут. Все мы смертны — и люди, и города. Может, так и лучше, подумала Мария. Здесь… и теперь. Остаться в Вечном Городе… пока он еще жив… и будет жить еще долго… будет жить…

Сильные руки перевернули ее на спину, пыль и камень сменились полуседой бородой, загорелым лицом. Ее убийца… почему он так странно смотрит?

— Ты не сарацинка. Твои глаза, как небо, и волосы… Вот, — рыцарь вытянул из-за ворота ладанку, — частица мощей святого апостола Матфия. Если ты христианка, целуй, и пусть Господь сотворит чудо.

Серебро ладанки холодит губы. Рыцарь зажимает чем-то рану, берет ее на руки, куда-то несет. Сознание уплывает, и на алом небе пляшут черные буквы, складываясь в сотню раз читанное:

…имеет их плод три вкуса: один на кожице — и он горяч, другой под кожицей — и он общеприятен, третий в самой сердцевине — и он холоден.

Дура, билось в голове, дура, ненормальная, фанатичка чокнутая. И хоть бы словом обмолвилась! А ведь любила…

Любила…

За окном столкнулись две крутые тачки, брызнули осколки стекол. В яркое месиво, не сумев затормозить, въехала третья, за ней — сходу — еще две, с разных сторон. Конрад глядел остановившимся взглядом, глядел, не видя. Строчки завещания стояли перед глазами. Даже не строчки — три слова. Три коротких слова, перечеркнувшие все его грандиозные планы.

Фонд «Вечный Город».