В приемной, среди сияющих родственников новорожденных мальчиков и демонстрирующих напускную радость родственников новорожденных девочек, мои будущие родители являли собой странную пару: он — в темном костюме и с похоронным выражением на лице, она — в простом белом сари, без драгоценностей и почти без косметики. (Много лет спустя мать призналась мне: «Я всегда была уверена в любви твоего отца, потому что, когда он впервые меня увидел, я выглядела хуже буйволицы».) Мои родители были единственными облаченными в траур в этом месте всеобщей радости, поэтому ничего удивительного, что их потянуло познакомиться поближе.

Обоим было не по себе в предвкушении встречи с леди Спентой и сэром Дарием вскоре после, как они думали, понесенной теми утраты. Мой кроткий и мягкосердечный отец, должно быть, переминался с ноги на ногу и, демонстрируя выступающие вперед кроличьи зубы, смущенно улыбался. Застенчивость мешала ему проявить всю глубину живших в его груди чувств, а необщительность заставляла предпочесть затхлый воздух городских архивов непостижимому хаосу бомбейской жизни. Амир, моя мать, «богатая по имени и по семейному счету в банке», как она сардонически выражалась впоследствии, тоже, должно быть, чувствовала себя не в своей тарелке, так как ей одинаково трудно давались и соболезнования, и поздравления. Я вовсе не хочу сказать, что она была бесчувственной или холодной, совсем наоборот. Моя мать была разочарованной альтруисткой, рассерженной женщиной, которая явилась в этот мир, ожидая найти здесь более привлекательное место, и никогда не смогла оправиться от обескуражившего ее открытия, что нормальное человеческое существование — это вовсе не беспечная радость, а беспросветное страдание. Ни добрые дела, ни приступы раздражения — хотя и то и другое несомненно впечатляло — не могли излечить ее от разочарования в этой планете и населяющих ее собратьях по виду. Ее не покидало ощущение, что космос ее предал, и окрашенные этим ощущением реакции на рождение и смерть могли показаться постороннему наблюдателю несколько, мягко говоря, циничными. А если говорить прямо — бессердечными, жестокими и вдобавок смертельно оскорбительными. Мертвый младенец? А чего еще ожидать? В любом случае, для него все это уже позади. Живой младенец? Бедняжка. Только представьте, что его ждет.  Это было вполне естественное для нее отношение.

Однако прежде чем она успела пуститься в подобные рассуждения и этим навсегда оттолкнуть моего отца, она сделала потрясшее ее открытие, и история, как поезд, который меняет направление из-за внезапно переведенных стрелок, двинулась по совсем иному пути.

— Я Мерчант, — представился мой отец. — Как Вайджей, но мы с ним не родственники, хотя я тоже — В. Точнее — В. В.

Амир нахмурилась — не потому, что не знала Вайджея Мерчанта, восходящую звезду индийского крикета, но…

— Это невозможно, — возразила она. — Вы не можете носить эту фамилию. Я, — для убедительности она ткнула себя пальцем в грудь, — я Мерчант. Амир.

— Вы? (Озадаченно.)

— Я. (Выразительно.)

— Вы — Мерчант? (Покачивание головой.)

— Да. Мерчант. Мисс. (Пожимание плечами.)

— Тогда мы оба носим фамилию Мерчант, — озадаченно произнес В. В.

— Не говорите глупостей, — ответила Амир.

В. В. Мерчант поспешил объясниться:

— До моего деда мы были Шетти, или Шетии, или Шеты.