Тин-кос — странные деревья, их невозможно вырастить, но они сами пускают ростки из своих корней, когда считают нужным. Но это происходит очень редко. Тин-кос — деревья духов, и новые ветви с цветами на них появляются лишь с рождением новых детей в Роду. Но в последнее время ветви тин-кос в роще предков И Лай чаще засыхают, чем расцветают. Женщины как раз прошли около мертвого дерева, и Ак Ми Э вспомнила холодную зимнюю ночь у костра. Когда ушла старуха У Э, последняя ветвь на этом дереве, дававшая лишь чахлые мелкие цветы вот уже несколько лет, после прихода весны осталась такой же корявой и мертвой. И теперь трухлявое дерево рассыпалось почти на глазах, стремясь освободить почву для новых, молодых побегов от корней других тин-кос.

Эта роща существовала с незапамятных времен, наверное, с тех, когда тут появилось гнездо рода И Лай, и две женщины, бредущие неспешно между деревьев, кроме священного трепета, чувствовали легкое жжение в груди, что появлялось у всех, кто приходил сюда с тех пор. Невозможно, подумала Ак Ми Э, погрузившись в сладостный белый сон этой рощи, невозможно уйти отсюда. Ведь это дом. О чем она раньше думала? Как можно все это бросить? Оставить? Уйти? Гордость и жалость к себе затмили ее сердце, раз она придумала такую глупость, и если духи велят ей уйти, они будут правы… Правы, конечно, правы, стучало у нее в висках, только пусть не выгоняют ее отсюда. Теперь она и сама знает то, что хотела спросить. И всего только надо было: просто прийти сюда, а не мучить попусту и себя, и Матушку.

Но теперь поздно сожалеть. Вот они и добрались. Ритуал требовал молчания, лишь вопросы должны были возмущать священную силу рощи духов. Женщины сели под деревом, и Матушка разложила свое богатство: специальную чашу с травами, смешанными с порошком из коры тин-кос, пустую чашу, куда налила воды из глиняного кувшинчика, свежий хлеб, выпеченный рано утром Ак Ми Э, для того чтобы накормить предков, и главное — полотняный плат, расчерченный странными узорами, понятными только Хранительнице.

Ак Ми Э закрыла глаза, храбрость оставила ее, сделалось дурно, тошнота подступала к горлу. Матушка же простерла свою ладонь над чашей с травами и зашептала слова призыва, известные только ей. Довольно долго она повторяла эти слова, и ничего не происходило, но вот, через некоторое время, резкий запах разлился в воздухе, над чашей закурился легкий дымок, руке стало горячо, и Матушка убрала ее, развернув сложенный до того плат. Сладковатый дым лез в ноздри, струйка его над чашей приобрела медовый оттенок, и Матушка приказала, молча, лишь тронув зажмурившуюся Ак Ми Э за плечо: спрашивай, они ждут.

Девушка так и не решилась открыть глаза. Вопрос свой она повторяла про себя постоянно, но сейчас он, как нарочно, сбился в памяти в какие-то одиночные слова, обрывки, и она залепетала, силясь произвести на свет хоть что-то связное, чтобы духи поняли ее. Она, бывшая Хранительница, знает хорошо, как никто другой: какой вопрос задашь, такой ответ и получишь.

— Что я должна делать дальше — уйти или остаться?

«Не то, не то», — лихорадочно пронеслось в голове, и она поправилась.

— Что должна я делать — вернуться обратно в свой род или… уйти из поселка И Лай? И куда мне идти? — поспешно добавила она, боясь, что все испортила. Хотела добавить, еще уточнить, но горло сдавило: все уже сказано.

Она так и сидела, зажмурившись, пока не перестала чувствовать сладковатый запах дыма, и лишь когда даже малейшие следы его развеялись в роще, она открыла глаза. Матушка молча изучала лепестки, упавшие за это время на плат с дерева тин-кос рода Ак Ми Э. Их было совсем немного. Однако когда девушка подняла глаза вверх и нашла свою ветку на родовом дереве, то брови ее поползли вверх от удивления. Ее ветка, еще тонкая и молодая, была облеплена бело-розовой пеной цветов так густо, что коры совсем не видно.