Много странностей в жизни.

Странно, например, что порой мы хотим одного, а делаем нечто совсем другое. Может, мы не знаем на самом деле, чего хотим, лишь думаем, что знаем.

Аида, Никита! Гляди, как набухли темно-серые тучи! Сей¬час как разродятся ливнем! Это, видать, одно из тех мест.

Лишь вбежав в подъезд дома, где проживала Анжела Ни¬колаевна, я вдруг вспомнил, что она умерла. Мне сообщил об этом Костя, когда я был пьян и не хотел верить, и поэтому скоро забыл.

Нет, точно, ее больше нет.

И снова стало жаль зря потраченного времени.

Сколько сейчас? Без двадцати два. До назначенного часа -уйма времени.

Пережду, пока сей поток не иссякнет, и рвану дальше.

Надо же, забыл, что умерла. Включил ее, уже давно мерт¬вую, в список, настолько был в ней уверен. Она бы дала, будь она жива. Пусть не всю сумму, половину, треть, четверть... Сколько б могла...

Она же, помню, меня спросила, год-полтора назад, встре¬тив случайно на улице: на что ты, мол, живешь, не работая. Обычно я отвечаю так: «Да разве это жизнь?» А перед ней ос¬троумничать не стал, ответил честно:

«Да так, не на что».

«Как это?» - удивилась она.

«Не знаю», - сказал я, пожав плечами.

Косой от ветра ливень потихоньку утихает.

Воротник плаща не желает стоять, высокий и мягкий, уп¬рямо загибается вниз. Ладно, буду рукой придерживать. Не люблю я дождь, слякоть... В дождь хорошо спать или зани¬маться любовью.

Парадокс - дождь не люблю, но он у меня почти в каждой второй песне присутствует. В песнях я не сплю во время дож¬дя, любовью не занимаюсь, обычно мокну под ним, до по¬следней нитки... И плаща на мне нет.

Племянника зовут Никита. В мою честь. Ему десять лет. Вопросы задает самые неожиданные. Недавно спросил меня, серьезно глядя в глаза:

«Ты когда умрешь?»

Я растерянно улыбнулся:

«Точно сказать не могу».

«Ты подумай», - настаивал он.

«Ну лет двадцать еще поживу. Хотелось бы».

Никита кивнул и заявил:

«А я умру в сто лет».

«Мне бы твою уверенность, - говорю. - И твой оптимизм».

Прихожу как раз к обеду.

Пригласит - не откажусь. Сестренка готовить умеет. При¬глашает. Не отказываюсь.

Жую. Поглядываю на Анжелу. На Никиту. Он похож на своего отца. Большая голова, высокий лоб, нос мясистый... Анжелка красавица. Худая, правда. Но мужу ее это нравится. А даже если б и не нравилось - тут уже ничего не поделаешь -порода такая, не поправимая. В том смысле, что не попра¬вится ей, что ни делай. И я такой.

-             Что нового? - интересуется Анжела.

-             Все по-старому, - отвечаю.

Сейчас она, улыбнувшись, спросит: «Не женился еще? В третий раз». Улыбается.

-             Не женился еще?

-             В третий раз, - говорю. - Нет, пока.

Малой доедает.

-             Иди в комнату, - просит Анжела. - Мы с дядей покурим.

Никита облизывает напоследок тарелку, осуждающе смо¬трит на мою, не облизанную, и уходит, бросив на прощание:

-             Курить - здоровью вредить.

-             Не умничай! - весело кричит ему вдогонку мама.

Мы закуриваем.

-             Ты по делу?

-             Да вот, - начинаю я лгать, от всей души надеясь, что некраснея, - на права хочу сдать.