|
Жан улыбнулся, услышав прозвище, которое дали ему крестьяне. Он, в свою очередь, смотрел на нее, удивляясь, что она почти успела развиться в настоящую женщину. Ее маленькая твердая грудь начинала уже формироваться, на продолговатом лице светились очень большие черные глаза, губы были пухлые, а цвет лица – свежий и розовый, как у созревающего плода. Она была в серой юбке и черной шерстяной кофточке, круглый чепчик покрывал ее голову. Кожа девушки очень сильно загорела на солнце и отливала золотистокоричневым блеском. – Да ведь ты младшая дочь дяди Мухи! – воскликнул он. – Я тебя не узнал… Ведь это твоя сестра была подругой Бюто прошлой весной, когда мы с ним вместе работали в Бордери? Она ответила просто: – Да, я – Франсуаза… Это моя сестра Лиза гуляла с Бюто. Он наш двоюродный брат, а теперь она от него брюхата на шестом месяце… Сам он сбежал и работает сейчас на ферме Шамад, где то около Оржера. – Вот именно, – заметил Жан. – Я их видал вместе. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Он посмеивался про себя над тем, что ему пришлось как то захватить Лизу с Бюто во время их любовного свидания под стогом сена. Франсуаза продолжала смачивать слюной свою руку, как будто влажность ее губ могла успокоить боль. Корова спокойно гуляла по соседней полосе, вырывая пучками люцерну. Погонщик с бороной ушел от них, так как лошадям приходилось делать крюк, чтобы выехать на дорогу. Слышалось карканье двух воронов, все время летавших вокруг колокольни. В тихом воздухе прозвучали три удара колокола, призывавшие к молитве. – Как? Уже полдень? – воскликнул Жан. – Нам надо торопиться! Затем, заметив, что Колишь забралась в поле, добавил: – Смотри, твоя корова то что делает! Что если увидят… Подожди, стерва, я тебя угощу! – Нет, оставьте, – сказала, останавливая его, Франсуаза, – участок наш. Она, подлая, опрокинула меня на нашей собственной земле!.. Все это поле до самой деревни принадлежит нашему семейству. Наша земля вот отсюда до тех пор, рядом – земля моего дяди Фуана, а дальше – тетки Большухи. Показывая границы участков, девушка вывела корову на тропинку. И только тогда, когда она снова держала животное за веревку, ей пришло в голову, что она должна поблагодарить парня. – А ведь я должна поставить за вас здоровую свечку! Спасибо вам, от всей души спасибо! Они шли по узенькой дорожке, тянувшейся вдоль долины, прежде чем углубиться в поля. Последний удар колокола растаял в воздухе; только вороны продолжали каркать. Позади них плелась, натягивая веревку, корова. Оба шли молча, что весьма обычно для крестьян, способных пройти рядом несколько лье, не обменявшись ни единым словом. Посмотрев направо, они заметили механическую сеялку, запряженную лошадьми. Сеялка повернула в их сторону. – Здравствуйте! – крикнул им погонщик. – Здравствуйте! – ответили они ему столь же почтительно. Налево, по проходившей низом дороге в Клуа, по прежнему безостановочно ехали повозки: базар открывался только в час дня. Одноколки высоко подскакивали на ухабах и напоминали прыгающих насекомых. Издали они казались такими крошечными, что белые чепцы женщин выглядели почти точками. – А вот дядя Фуан с тетушкой Розой едут к нотариусу, – сказала Франсуаза, вглядываясь в повозку, которая за два километра казалась не больше чем ореховая скорлупа. У нее было острое, как у матроса, зрение. Таким зрением всегда обладают жители равнины: упражняясь в различении деталей, их глаз в малейшем пятнышке, шевелящемся на горизонте, способен распознать человека или животного. – Как же, мне говорили, – ответил Жан. – Значит, решено, старик окончательно производит дележ своего добра между дочерью и двумя сыновьями. – Да, решено, они сегодня все съедутся у господина Байаша. |
