|
Она продолжала вглядываться в повозку. – Нам то, остальным родственникам, до этого нет ровно никакого дела. Нам от этого ни тепло, ни холодно, но… дело в Бюто… Сестра надеется, что он, получив свою долю, может быть, обвенчается с нею. Жан засмеялся. – Ах, уж этот прохвост Бюто… Мы с ним были приятелями… Надувать девок – это для него труд небольшой. Он без них жить не может, а если они начинают ломаться, то и оттузит. – Да, настоящая свинья! – заявила Франсуаза убежденным тоном. – С кузиной так по свински не поступают: наградил брюхом и был таков. И, внезапно рассердившись, она добавила: – Да погоди же ты, Колишь… Ты у меня попляшешь!.. Извольте ка, она опять начинает свое. Уж когда эту животину проймет, так она как бешеная… Сильно потянув веревку к себе, она вернула корову на дорогу, которая в этом месте отходила от края откоса. Повозка скрылась из виду, и оба они продолжали свой путь среди раскинувшихся во все стороны распаханных полос и искусственных лугов. Тропинка шла без спусков и подъемов; на всем ее протяжении, вплоть до самой фермы, не было ни одного кустика. Ферма на глаз была так близко, что, казалось, вот вот ее можно достать рукой, но по мере того как они шли вперед, она отступала перед ними на фоне серого неба. Они снова замолчали и всю дорогу уже не раскрывали рта, как бы поглощенные задумчивой важностью босской равнины – такой печальной, несмотря на свое плодородие. Когда они наконец дошли, четырехугольный двор Бордери, ограниченный с трех сторон хлевами, овчарней и амбарами, был совершенно пуст. Но тотчас же на пороге кухни появилась женщина небольшого роста с нахальным, но хорошеньким лицом. – Это что же такое, Жан, вы сегодня не хотите обедать? – Сейчас иду, госпожа Жаклина. С тех пор как дочь Конье, роньского дорожного сторожа, Коньеэта, как ее называли, когда она двенадцатилетней девочкой поступила на ферму в судомойки, возвысилась до положения прислуги любовницы, она властно заставляла относиться к себе, как к барыне. – А, это ты, Франсуаза? – заметила она. – Ты за быком?.. Придется подождать. Скотник поехал в Клуа вместе с господином Урдекеном. Но он скоро вернется. Ему пора бы уже быть здесь. Когда Жан проходил в дверь на кухню, она обняла его за талию, ласкаясь к нему с веселым видом, не боясь, что ее заметят, как жадная любовница, не удовлетворяемая одним хозяином. Франсуаза, оставшись одна, терпеливо ждала, сев на каменную скамейку перед ямой для навоза, занимавшей, третью часть двора. Ни о чем не думая, она смотрела на стаю кур, клевавших и разрывавших лапками теплый слой навоза, от которого из за прохладной погоды подымался пар. Через полчаса, когда Жан появился, доедая ломоть хлеба с маслом, она не пошевелилась. Он сел рядом с ней и, так как возбужденная корова не переставала бить хвостом и мычать, в конце концов заметил: – Вот досада, что скотника то все нет. Девушка пожала плечами. Она никуда не торопилась. Затем, помолчав немного, сказала: – Так, значит, Капрал, вас зовут просто напросто Жаном? – Нет, меня зовут Жан Маккар. – Вы не здешний? – Нет, я провансалец из Плассана; там есть такой город. Она посмотрела на него с удивлением: ей казалось невероятным, чтобы он мог родиться так далеко. – Полтора года назад, после сражения при Сольферино, я получил бессрочный отпуск и вернулся из Италии пряма сюда… Меня уговорил один товарищ… Но только прежнее мое столярное ремесло не ладилось… Вот я и остался на ферме! – А! – просто сказала она, не переставая глядеть на него своими большими черными глазами. Но в это время Колишь, терзаемая желанием, снова протяжно замычала. В ответ на это из запертого хлева послышался хриплый рев. |
