|
Состарившаяся нежная чета проживала здесь двенадцатитысячную ренту в полном довольстве и смотрела на это, как на заслуженную награду за тридцать лет трудовой жизни. – Правда ведь? – добавил г н Шарль. – По крайней мере, люди знают, кто мы такие! – Ну, конечно, о вас хорошая слава, – ответил землемер. – Ваш капиталец сам говорит за вас. Все другие подтвердили его слова: – Конечно, конечно. Тогда г н Шарль велел служанке подать стаканы. Он сам спустился в погреб, чтобы принести оттуда две бутылки вина. Тем временем гости повернули носы к сковородке, на которой шипели жаворонки, и вдыхали шедший от них приятный запах. Пили они с важностью, прополаскивая вином рот. – Тьфу ты пропасть! Сразу видно, что не здешнее… Важнецкое вино! – Ну ка еще глоточек… За ваше здоровье! – За ваше! Когда они поставили стаканы на стол, появилась г жа Шарль, дама шестидесяти двух лет, почтенного вида, с белоснежными лентами на чепце. У нее, как у всех Фуанов, было мясистое лицо с толстым носом, но цвет лица был бледный, чуть чуть подернутый румянцем, и как бы говорил о монастырском спокойствии и душевной кротости. Она выглядела как старая монахиня, которая всю свою жизнь провела в келье. С нею вместе, тесно прижавшись к бабушке, вышла и Элоди, проводившая в Рони двухдневный отпуск. Девочка была крайне смущена и застенчива до неловкости. Истощенная худосочием, слишком высокая для своих двенадцати лет, одутловатая, с редкими и бесцветными от малокровия волосами, – она казалась совершенно отупевшей от тяготевших над нею забот о сохранении ее нравственности. – Вот как! Вы у нас? – сказала г жа Шарль. Медленно и с достоинством протягивая свою руку брату и племянникам, она как бы подчеркивала отделяющее их друг от друга расстояние. И, сразу забыв об их присутствии, она повернулась к двери: – Входите, входите, господин Патуар… Животное находится тут. Это был ветеринар из Клуа, маленький, тучный человек с сизо багровым лицом, со стриженой головой и пышными усами отставного унтер офицера. Он также попал под дождь и только что приехал в своем забрызганном грязью кабриолете. – Бедняжку вчера начала трясти лихорадка, – продолжала г жа Шарль, доставая из теплой печи корзинку с издыхающим старым котом, – и я немедленно написала вам… Да, он уж не так молод, ему чуть ли не пятнадцать лет. Он у нас десять лет был в Шартре, но в прошлом году моя дочь должна была отказаться от него. Я привезла его сюда, потому что он начал забываться во всех углах лавки. Лавка была придумана специально для Элоди, которой говорили, что у ее родителей кондитерское дело, отнимающее у них все время, так что они не могли даже принимать ее у себя. При этих словах крестьяне даже не улыбнулись, так как в Рони вошло в поговорку: «Ферма г на Урдекена не стоит лавочки г на Шарля». Широко раскрыв глаза, они смотрели на старого желтого кота, исхудавшего, облезлого и жалкого, – кота, который спал на всех постелях дома на Еврейской улице и которого ласкали и щекотали жирные руки пяти шести поколений женщин. В течение долгого времени он был любимым котом, завсегдатаем гостиной и отдельных номеров, лизал остатки помады, пил воду из туалетной посуды, присутствовал при всем происходившем там в качестве безмолвного мечтателя и видел многое своими суженными зрачками с золотистым ободком. – Я вас очень прошу, господин Патуар, вылечите его, – закончила свою речь г жа Шарль. Ветеринар выпучил глаза, наморщился и, сделав гримасу добродушно грубого пса, воскликнул: – Что? За этим меня и вызывали? Вылечу я вам его! Привяжите ему камень на шею и отправьте ка его в воду. Элоди разрыдалась. Г жа Шарль от негодования не знала, что делать. – Да ведь от вашего котика уже вонь идет. Разве можно держать эту мерзость в доме? Он вас всех заразит холерой… Утопите его. |
