|
Ничего не подозревавший работник не догадывался, что в незнакомом ему экипаже ехал хозяин, и продолжал издеваться над машиной в компании с тремя крестьянами, которых он остановил по дороге. – Ну и башмак!.. – говорил он. – Только мнет траву, да еще отравляет ее. Честное слово, уже три барана околели. Крестьяне смеялись и разглядывали ворошилку, как злую и капризную скотину. Один из них заявил: – Все это дьявольские выдумки назло беднякам. Что же остается делать нашим женщинам, если при уборке сена будут обходиться без них? – Черт бы побрал этих хозяев! – снова заговорил работник, давая машине пинок ногой. – Эй ты, кляча! Урдекен слышал это. Рассердившись, он высунулся из экипажа и крикнул: – Ступай на ферму, Зефирен, и получи расчет! Работник остолбенел, крестьяне отошли с грубыми ругательствами и насмешками. – Вот! – сказал Урдекен, опускаясь опять на скамейку кабриолета. – Вы видели… Можно подумать, что усовершенствованные машины обжигают им руки. Они считают меня буржуем, работают на моей ферме хуже, чем в других местах, под предлогом, что я в состоянии платить дороже. А их поддерживают мои соседи фермеры, обвиняя меня в том, что я приучил местных крестьян работать спустя рукава. Фермеры приходят в ярость оттого, что, как они говорят, скоро совсем не найдешь народа, способного работать так, как прежде. Кабриолет въезжал в Ронь со стороны Базош ле Дуайен, и в это время депутат заметил аббата Годара, выходившего из дома Макрона, у которого он завтракал после обедни. Избирательные заботы снова охватили его, и он спросил: – А как у наших крестьян обстоит дело с религией? – О, соблюдают только обряды, а в глубине души ничего нет, – небрежно ответил Урдекен. Он велел остановить экипаж против кабачка Макрона. Сам хозяин стоял на пороге вместе с аббатом. Урдекен представил Депутату своего помощника, одетого в засаленное пальто. Селина, в чистом платье из тонкого ситца, выбежала тем временем наружу, подталкивай вперед гордость всей семьи, Берту, разряженную, как барышня, в светло лиловый шелк в мелкую полоску. Деревня, за несколько минут перед тем казавшаяся совершенно вымершей, погруженная в лень чудесного праздничного дня, под влиянием этого необычного посещения как бы проснулась. Один за другим на улице показывались крестьяне, ребятишки цеплялись за юбки своих матерей. Особенное оживленно было заметно у Лангеней; сам Лангень с бритвой в руках вытянул шею, а его жена Флора, не закончив отвешивать порцию табаку на четыре су, прилипла к оконному стеклу. Оба они были оскорблены и взбешены тем, что господа остановились у дома их соперника. Мало помалу собрался народ, образовались маленькие кучки. Вся Ронь, от края до края, знала уже о чрезвычайном событии. – Господин депутат, – лепетал, покраснев от смущения, Макрон, – это такая честь… Но г н де Шедвиль его не слушал. Он был восхищен хорошеньким личиком Берты, смело смотревшей на него своими светлыми глазами, окаймленными легкой синевой. Мать ее рассказывала, сколько ей лет, где она училась, а она сама, улыбаясь и кланяясь, приглашала гостя войти, если он соблаговолит, в дом. – Но почему же нет, моя милая девочка! – воскликнул депутат. Тем временем аббат Годар завладел Урдекеном и умолял его, уже который раз, убедить муниципальный совет вотировать средства на приглашение в Ронь постоянного священника. Он возвращался к этому вопросу через каждые полгода и излагал свои доводы: он устал, деревня часто ссорилась с ним, не говоря уже об интересах самой церкви. – Не отказывайте мне в этом, – с беспокойством добавил он, заметив уклончивый жест фермера. – Во всяком случае, поговорите с ними, я буду ждать ответа. Затем он бросился к г ну де Шедвилю, который собирался последовать за Бертой. Он остановил его своим упрямым, но добродушным видом. |
