«Не с чем поздравлять!» — прокричал раб. — «Мой хозяин долго возмущался! Мы повторяли снова и снова! И каждый раз получали тот же результат!»

«Не совсем понимаю, в чем же проблема…» — начал было Чудакулли.

«Он рвал на себе волосы и кричал на нас, и большая часть людей сбежала! А потом он ушел и долго сидел у волн на берегу, пока я не осмелился подойти и заговорить с ним — тогда он посмотрел на меня пустым взглядом и сказал: «Великий Антигон ошибался. Я доказал, что он неправ! И не в глубокомысленной дискуссии, а благодаря грубым механическим уловкам! Какой позор! Он же величайший из философов! Он объяснил нам, что солнце вращается вокруг нашего мира, он рассказал нам о движении планет! И если он ошибался, то в чем тогда истина? Что я натворил? Я растратил богатство своей семьи. В чем теперь моя слава? Какое еще проклятие навлеку я на этот мир? Украду красоту цветка? Объявлю всем и каждому: «Все, что ты считал правдой — неправда»? Буду взвешивать звезды? Или измерять глубину морей? Или попрошу поэта измерить ширину любви и направление удовольствия? До чего я себя довел…», а потом заплакал».

Наступила тишина. Волшебники стояли неподвижно.

Немного успокоившись, Никлиас продолжил: «А потом он велел мне вернуться и взять те немногие деньги, которые у него остались. Утром его уже не было. Одни говорили, что он сбежал в Египет, другие — в Италию. Но лично мне кажется, что он и в самом деле погрузился в морскую пучину. Потому что не знаю, что с ним было и что стало. А вскоре после этого люди разломали большую часть машин».

Он подвинулся и окинул взглядом останки странных устройств, которые на фоне багрового заката казались скелетами. На его лице была заметна какая-то тоска.

«Теперь сюда никто не приходит», — сказал он. — «Практически никто. Это место, где Судьба наносит свой удар, а боги смеются над людьми. Но я помню, как он рыдал. И поэтому прихожу сюда, чтобы рассказать эту историю».

Глава 22. Новый рассказий

Поймать ту самую «псизику», которую волшебники искали в Круглом Мире, оказалось еще сложнее, чем написать ее название без ошибок.

Их трудности объясняются сложностью самого вопроса. Сущность науки нельзя в полной мере выразить одним простым определением. К тому же наука не относится к тем явлениям, которые возникают в определенном месте и времени. Развитие науки представляло собой процесс, в ходе которого не-наука постепенно превратилась  в науку. Мы отчетливо представляем конечные точки этого процесса, но не можем указать конкретный момент, после которого наука неожиданно появилась на свет.

Подобные сложности встречаются чаще, чем может показаться. Дать точное определение какому-либо понятию практически невозможно — возьмем, к примеру, «стул». Считается ли стулом большой бинбэг? Да — если так говорит дизайнер, и кто-то использует этот бинбэг, чтобы на нем сидеть; нет — если дети бросаются им друг в друга. Значение слова «стул» зависит не только от предмета, к которому оно относится, но и от соответствующего контекста. Что же касается процессов, в которых нечто претерпевает плавное превращение… что ж, здесь мы постоянно сталкиваемся с трудностями. Скажем, на каком этапе своего развития эмбрион становится человеком? Где нам провести черту?

Такого места нет. Если конечная точка процесса качественно отличается от начальной, значит, что-то меняется в промежутке между ними. Но изменение не обязательно должно происходить в какой-то определенной точке  этого промежутка, и нельзя  провести черту в непрерывном процессе. Никому не придет в голову, что художник, работающий над картиной, создает ее одним особенным мазком кисти.