Я не жалуюсь на невнимание читателя. И молодых людей встречаю, которые читают и увлекаются моими вещами. Другое дело, что в нашей литературной жизни сложилась враждебная среда. Враждебная ко всем вокруг, и в первую очередь к тем, кто либо своим образом жизни раздражает, либо местом проживания. Я думаю, что становлюсь некоторой жертвой этой автоматической вражды. Я не член тусовки и не могу впрямую защитить свои книги. Я пишу третью большую книгу — «Новый сладостный стиль», это лучшая моя вещь, она здесь выходит и получает всего две-три рецензии. На книгу рассказов вообще ни одной рецензии. То же с «Московской сагой». Признаться, если я до недавнего времени думал, что главное мое литературное пристанище — здесь, то сейчас стал в этом сомневаться. Когда выходит моя новая вещь в Штатах, то все литературные еженедельники тут же откликаются. То же во Франции, где продажа моих книг выше, чем в России!

Хотя, сравнивая с прежним, грех жаловаться. Все, что я пишу, издается и переиздается. Помню, за три года до моего отъезда ко мне пришли два товарища и сказали, что у них есть рукопись моего романа «Ожог» и чтобы я не вздумал его печатать за границей. Я говорю: «А где вы его взяли-то, этот роман?» Они говорят: «Это наша работа». И добавили фразу, изумившую меня благородством: «Только не подозревайте своих товарищей».

Давление было ужасное и со стороны Союза писателей, и со стороны Комитета. Просто ходили за мной, устанавливали подслушивающие устройства. Мы приезжали на дачу, а дворничиха сообщала: «Тут заходили три молодых человека, взяли лестницу, залезли на ваш чердак и что-то там делали». И потом они меня еще и предупреждали: «Знаете, вам надо быть очень, очень осторожным. Особенно за рулем». Так что в конце концов меня «уехали» с одновременным предложением отправить совсем в другую сторону.

В Америке я погрузился в университетскую жизнь. Вся моя «политическая деятельность» заключалась в том, что раз в неделю я приходил на «Голос Америки» и записывал текст. Иногда подписывал «письма». Помню, когда в «Московских новостях» напечатали «Письмо десяти», в «Правде» появилась статья товарища Корионова, где он писал: «Аксенов и К"», подразумевая, что я и организовал все эту «недостойную кампанию». Хотите верьте, хотите нет, но я к этому документу имел довольно косвенное отношение, ни разу не прочитав его полностью. Просто позвонил Буковский и спросил, не подпишу ли я. Я говорю, ну, конечно, как не подписать.

Основная же подрывная деятельность заключалась, видимо, в моем обращении к радиослушателям: «Добрый вечер, господа!» Мне рассказывали, что люди, обычно собираясь здесь на какой-нибудь выпивон, включали радио и когда слышали: «Добрый вечер, господа!» — выключали его и говорили: «Ну, теперь поехали…»

Что до литературы, то мне не нравится, когда возникают литературные лжепророки, которые загодя формулируют теории, а потом начинают подверстывать к ним все. Даже романы пишут, чтобы оправдать теории! Для меня в литературе самое важное — спонтанность. Не подгонять книгу под идеологическую или литературоведческую схему, а делать так, чтобы роман сам рос, сам командовал писателем. Я еще за три страницы до конца не знал, чем кончится «Новый сладостный стиль», пока вдруг в голову не пришла идея «археологического трупа». Труп, покрытый медом из расколовшейся амфоры и так окаменевший, и в нем герой узнает себя.

У меня есть роман: «Скажи изюм».