— Он действительно фанатик и страшно горяч в спорах, — согласился со мной доктор Азми, — это потому, что нервы у него сильно расшатаны еще в пору его тюремного заключения.
Позднее познакомился я и с женой доктора Рамзи, тоже доктором экономических наук и преподавателем факультета торговли; она являла собой прекрасный пример образованной египтянки. Уже не был для меня тайной и образ жизни доктора Рамзи, в наши дни весьма редкий. Одевался он необычайно просто, в еде был неприхотлив до крайности, к тому же не пил и не курил. До женитьбы не знал женщин, рассказал он мне как-то, и в период своей учебы в Англии стоически боролся со всеми соблазнами. Меня удивило, что, несмотря на свой атеизм, доктор постится в рамадан. Я спросил его, чем это можно объяснить.
— Мой отец был простым рабочим и весьма религиозным человеком, — ответил он. — Воспитал он нас в религиозном духе, и с детства я усвоил нравственные догмы ислама. По сей день я придерживаюсь только тех, что не противоречат моим убеждениям. Пост — это старая привычка, к тому же он полностью отвечает моему образу жизни. — И, помолчав немного, добавил: — Истинный смысл религиозных обрядов становится ясным, если их рассматривать вне связи с религией.
Я тут же вспомнил Захрану Хассуну и удивился огромной разнице между двумя этими людьми. Ну прямо небо от земли — так отличались они друг от друга.
— Жизнь наша не лишена противоречий, — сказал я доктору Рамзи.
— Главное — это работать на будущее!
— Вы, конечно, верите в коммунизм?
— Да.
— И считаете себя искрение преданным революции, назначившей вас на столь высокий пост?
— Я создан для дела и не мыслю себя вне его, — четко, с уверенностью отвечал он.
— Но я спрашиваю вас о преданности революции…
Доктор глубоко вздохнул.
— Мне не свойственно лицемерие, и, если я принял назначение, буду работать честно.
— И все же в вашем ответе чего-то не хватает.
— Пожалуйста, дополню. Я честен по отношению к революции, но не верю в нее, точнее, не верю до конца. Но в настоящее время я удовлетворен тем, что она прокладывает путь к истинной революции!
— Ваша позиция похожа на ту, что занимал когда-то наш друг Азми Шакер.
Доктор Рамзи засмеялся и вдруг, оборвав смех, резко сказал:
— Он сложил оружие до начала битвы, мы же примирились с существующим положением лишь после того, как поняли бесполезность борьбы.
— Быть может, он просто был дальновиднее!
— Разрешите мне в таком случае послать ко всем чертям эту дальновидность!
Азми Шакер необычайно восхищался доктором Рамзи. Реда Хаммада — тоже, несмотря на идейные разногласия. Мы нередко говорили о Рамзи, хотели понять и оценить его личность.
— Я попросил его посодействовать переводу одного чиновника, — рассказывал как-то Реда Хаммада, — а он категорически отказался вмешаться, дав мне этим жестокий урок. Я обиделся, однако стал уважать его еще больше.
Азми Шакер рассказал другой случай:
— Министр рекомендовал ему какого-то чиновника, однако Рамзи отказался принять его на службу, чтобы не нарушать принципа справедливости!
— Отказал самому министру? — переспросил я.
— Да, он тверд как кремень. И я весьма сомневаюсь, что он долго продержится на своем посту.
— Разве чиновника могут уволить за то, что он неподкупен? — с сомнением сказал Реда Хаммада.
— Есть куда больше причин избавиться от неподкупного чиновника, нежели от покладистого.
Сам Кямиль Рамзи признавался мне, что в его учреждении никто, от швейцара до министра, его не любит. |