— Ты чего смеешься? — спросил его Махмуд.

— А разве не смешно, что имамство считается работой?!

Махмуд накинулся на Аглана, обвинив его в невежестве. Мы едва разняли их, но враждебное отношение к Аглану сохранилось у Махмуда до конца учебы. Когда Аглана обвинили в краже торбуша, Махмуд свидетельствовал против него, и это в какой-то степени способствовало отчислению Аглана с факультета. Мы упрекали Махмуда, но он упорно стоял на своем:

— Обществу не нужен ученый вор.

Всякий раз при взгляде на какую-нибудь студентку в глазах Махмуда светился отблеск вечно подавляемого желания. А Суад Вахби просто сводила его с ума. Однако вместо попытки поухаживать за ней он повел кампанию против ее «бесстыдства». Донес декану об ее откровенных нарядах и о «беспорядке», который всякий раз вызывало ее появление в лекционном зале. Видимо, вынужденное воздержание при наличии сильного темперамента жестоко мучило его. Отец не придумал ничего лучшего, как женить Махмуда на его двоюродной сестре-сироте, и в следующем учебном году он появился в университете мужем неграмотной деревенской девушки. Он стал заметно уравновешеннее и с удвоенной энергией принялся за учебу. Письменные работы он выполнял особенно тщательно, привлекая массу источников и обнаруживая широкую эрудицию. К нашей шумной болтовне о политике относился как мудрец к лепету безумцев.

— Когда вы только находите время для занятий? — спрашивал он нас.

— Можно подумать, что англичане оккупируют не твою родину, и что король угнетает не твой народ! — ответил ему один из горячих патриотов.

Махмуд не отличал Мустафу Наххаса-паши от Исмаила Сидки и нередко забывал имя самого паши, возглавлявшего в ту пору правительство. Начавшееся в университете забастовочное движение он воспринял с большим недовольством. Тайком пробирался в библиотеку и работал там допоздна в полном одиночестве. Однажды после зажигательной речи студенческого лидера Махмуд в бешеном порыве забрался на трибуну и призвал студентов к восстановлению порядка и возвращению их в аудитории, заявил, что их главная цель — это учеба. Студенты возмутились, собираясь стащить его с трибуны. Остановило их то уважение, которое Махмуд внушал всем своими успехами в учебе. Вскоре был опубликован приказ о закрытии университета на месяц, и студенческие вожаки были арестованы. Вернувшись на факультет после вынужденного перерыва, мы услышали шепотом передаваемую новость.

— Говорят, Махмуд Дервиш связан с полицией, — сказал мне Гаафар Халиль. — Я не поверил этому и в ужасе замахал руками. — Рассказывают, это отец рекомендовал его полиции. Он сам на нее работает! — добавил Гаафар.

— Но ведь Махмуд честный парень!

Гаафар грустно вздохнул.

— Говорят, он-то и выдал имена вожаков.

Слухи ходили упорные, однако проверить их было трудно. Некоторые студенты держались по отношению к Махмуду с вызовом и открыто обвиняли его в предательстве. Доктор Ибрагим Акль, вызвав их к себе в кабинет, пригрозил, что, если и впредь они будут вести себя подобным образом, он сообщит о них в соответствующие органы. Слухи сделали свое дело. Во мне они тоже породили неприязнь к Махмуду, тем более что он был мне несимпатичен уже с первого дня. Когда после окончания университета Махмуда Дервиша рекомендовали для поездки во Францию, я почти поверил в достоверность этих слухов, так как в тот период во Францию посылали немногих. Долгие годы я не слышал о Махмуде ничего. И вот случайно я столкнулся с ним в кабинете Адли аль-Муаззина в нашем министерстве. Разговорились. Махмуд сильно изменился, в нем чувствовалась бьющая через край энергия, отменное здоровье и самоуверенность.