— То есть как, в какой? В этой самой, в трехкомнатной, — удивился Валерий Иванович.

— Да нет, я не это имел в виду, уважаемый, а номер квартиры у вас какой? — глядя в упор, хитро прищурился «Воландин».

— Пятидесятая, — быстро ответил хозяин… и тут же осекся…

— Ну вот, видите, вы все без дальнейших намеков поняли. Маленькое, казалось бы, совпадение… Лишь номер квартиры. — Опустил он задумчиво вниз глаза. — Да, любезный хозяин, в тот раз, как вы помните, мне тоже приглянулась квартира под номером пятьдесят… Но, не волнуйтесь, совсем по другой причине. И, знаете ли, в прошлое путешествие так ваша столица мне омерзела… Так много встретилось гадких людишек… что захотелось, голубчик, вдохнуть чего-то свеженького, взглянуть на провинцию, и узнать, а как у вас поживает народец. И чувствую, милейший, что не ошибся. Что воздух здесь гораздо чище… Однако, надо признаться, что и у вас еще порядком глупости и зловоний… А где их нет? — мечтательно произнес гость. — К тому же, уважаемый Валерий Иванович, очень уж любите вы сочинения незабвенного Михаила Афанасьевича. Насколько я знаю, у вас целых четыре книжки разных издательств о прошлом моем посещении. Интересуетесь, уважаете… А кто ж, скажите, уважения не признает?.. Ну вот, как видите, лишь некоторые из доводов, что убедили заглянуть именно к вам… — улыбнулся он откровенно. — Ну а ко всему прочему есть у меня, как у историка, и еще один, можно сказать, чисто познавательный интерес к одной вашей местности, а вернее к холму. Очень интересное местечко! Столько всего там, в землице понастроено и от посторонних глаз припрятано. Так что хотелось бы для общего кругозора хоть краешком глаза да взглянуть…

Хозяин квартиры, внимательно слушая гостя, старательно набрасывал на новый бутерброд целую горку красной икры и время от времени согласно кивал головой.

— А вообще-то люблю я круглые даты, уважаемый, — продолжил «Воландин». — Ведь если прикинуть, то уже шестьдесят годиков пролетело с прошлого моего путешествия. Многое в жизни у вас изменилось… Но вот сами люди, как я заметил… пока меняются чрезвычайно медленно. Столько в некоторых видится спеси, столько прячется ненужной гордыни… И хотя у каждого свой путь, но возноситься над другими — элементарная глупость, словно кому-то две жизни отпущено и в этом его преимущество. Согласитесь, ведь с собой все равно ничего не возьмешь, сколько бы ты при жизни ни накопил. А вот о том, какую память ты о себе оставишь, подумать совсем бы не худо. Это, скажу я вам, гораздо поважнее любого нажитого богатства… Но большинство из живущих над подобным вопросом почему-то совсем не задумываются. Хотя вроде бы и вещь очевидная… Я уж не говорю о том, уважаемый, что никто не пошевелит мозгами, не уяснит себе, что чем больше ими накоплено и оставлено, тем больше осложнений будет у живых… Да-да, — многозначительно посмотрел он на хозяина квартиры, — уверяю вас, именно так. Мирно, к сожалению, почти никто ничего еще не смог поделить. Процесс дележки любимые родственнички чаще всего доведут до такого состояния, что возненавидят друг друга аж до самой своей смерти, что ужасно глупо и, простите, смешно. Правда, и сами умершие бывают веской тому причиной. Напишут эту самую бумажку-завещание, где почти все добро накажут передать кому-нибудь одному, а остальным лишь только, как принято у вас говорить — на орехи, и думают, что совершают великое благо… Ах, если бы только знали они, какая обида и ненависть обделенных выплеснется потом на облагодетельствованных ими родственников.