Япония гибнет, вместе с ней погибают и миллионы японцев. Одни из них стали жертвами предвестий грядущего уничтожения, другим просто не суждено спастись, а третьи добровольно умирают, потому что для них гибель островов действительно означает гибель Японии.

Но Япония не погибает. Спасенные коллективными усилиями Объединенных наций миллионы японцев эвакуируются в глубь материков, чтобы начать новую жизнь. Может ли погибнуть страна, начисто лишенная материнской почвы? Вот тот главный вопрос, что волнует Комацу. Отрицая шовинистические бредни о «земле» и «крови», Сакё Комацу говорит: "Нет!" Ибо пока жива хоть горстка умных, честных и смелых людей, бессмертной пребудет культура, созданная их предками. Планету Земля населяет единое человечество, которое обязано сберечь свой прекрасный и пока единственный дом.

— Я не верю в богов, — с улыбкой ответил на мой вопрос Комацу. — И не занимаюсь созерцанием, — предупредил новый вопрос. — Наука и искусство мои единственные кумиры. Только через них человек может выразить себя.

Нарисовав гибель Японии и поставив на самый край пропасти носителей японской культуры, Комацу действовал в строгом соответствии с этикой дзэн, требующей всегда и во всем прямоты сердца.

"Тот, кто воплощает состояние самадхи, делает это повсюду: ходит ли, стоит ли, сидит или рассуждает о чем-нибудь", — писал Хойнэн в "Алтарной сутре шестого патриарха".

Следуя этому принципу, разумеется, отнюдь не в религиозном, а сугубо этическом смысле, Комацу как бы продемонстрировал непричастность сердца "к миру пребывания добра и зла". В художественном образе воплотил идею бесстрастной медитации.

Этот момент крайне важен для правильной оценки влияния дзэн на культурную жизнь Запада. Принципы организации действительности, лежащие в основе той или иной художественной школы, могут быть интересными и сами по себе, вне связи с техникой медитации, которая, в сущности, всюду одинакова: в ортодоксальном буддизме, йоге и дзэн.

В Токио в тот год стояла изнурительная жара. В пересыщенном влагой воздухе дышалось, как в джунглях. Люди искали спасения в чудесных парках столицы, под сенью деревьев, у зеленых прудов. С выпуклого, почти кукольного мостика парка Уэно я любовался ручьями, в которых играли радужные карпы, искусственными водопадами, сбегавшими с живописных, умело декорированных зеленью скал. От причудливых, ветвями стелющихся по земле сосен и ив вновь тянуло к аскетической прелести каменного сада, где строгие линии причесанного граблями гравия бросали вызов застывшему хаосу каменных глыб. Это был акт творения, остановленный где-то в самом начале. Кем? Когда? Почему? В этом мнилась какая-то загадка, простая и неразрешимая, как жизнь. Сами собой всплывали основополагающие понятия японского искусства: «ёэн» — очарование, «югэн» — таинственное, «ёдзё» — недосказанное. В каменном бесцельном совершенстве мнилась разгадка непостижимого космического круговорота. Стихийная необузданность, постичь которую немыслимо, ибо она соединяет в себе и цель творения и его процесс. Субъект и объект. "Ничто — это целостность, из которой рождается все". Таинственное очарование недосказанности. "Нихон но бы" — красота Японии.

Именно красота искусства, а не надежда на религиозное откровение привлекает к дзэн художников, философов и поэтов. Через каллиграфию, икэбана, лаконичность японской игрушки и лаконичность стих а они постигли гармонию, ощутили могущество недосказанного. Обмен культурными ценностями и экспорт религии не имеют между собой ничего общего.

Орфей под зеленым солнцем

…Два зеленые солнца, пылая, встают на рассвете,

Голубое ущелье безгрешной полно тишиной, -

И в тоске и надежде идет по далекой планете

Песнопевец Орфей, окрыленный любовью земной.