Стыд истории

20 сентября 1792 года Иоганн Вольфганг фон Гёте (сопровождавший герцога Веймарского в его военной прогулке на Париж) увидел, как лучшая армия Европы была загадочным образом остановлена вооруженными французами, и Гёте сказал своим растерявшимся друзьям: «Здесь и отныне началась новая эпоха всемирной истории, и вы вправе говорить, что присутствовали при ее рождении». С того дня в исторических датах уже не было недостатка, и одной из задач правительств (особенно в Италии, Германии и России) стало их создание или выдумывание, с обилием подготовительной пропаганды и назойливой рекламы. Такие даты, в которых чувствуется влияние Сесила Б. Демилля, имеют меньше отношения к истории, нежели к журналистике: я всегда подозревал, что история, подлинная история, более стыдлива, а ее важнейшие даты по этой самой причине в течение долгого времени могут пребывать в тайне. Один китайский романист когда-то написал, что единорог, именно по причине своей исключительности, никем не будет замечен. Тацит не воспринял распятия, хотя и зафиксировал его в своей книге.

На эти размышления меня навела случайная фраза, которую я подметил, листая историю греческой литературы; эта фраза заинтересовала меня, потому что в ней чувствовалась загадка. Вот она: «He brought in a second actor». («Он ввел второго актера».) Я остановился и выяснил, что это загадочное действие было совершено Эсхилом, что он, как можно прочесть в четвертой главе «Поэтики» Аристотеля, «увеличил число актеров от одного до двух». Известно, что драма родилась из культа Диониса; первоначально единственный актер, ипокрит, возвышавшийся на котурнах, одетый в черное или пурпурное, с головой, увеличенной маской, делил пространство сцены с двенадцатью представителями хора. Драма являлась одной из составляющих культа и, как и любая часть ритуала, рисковала навсегда остаться неизменной. Это могло бы произойти, но вот однажды, за пятьсот лет до христианской эры, афиняне с изумлением и, возможно, с негодованием (так считает Виктор Гюго) узрели необъявленный выход второго актера. В тот очень далекий весенний день в том театре медового цвета – что они подумали, что именно почувствовали? Быть может, не было ни замешательства, ни возмущения; быть может, то было лишь смутное удивление. В «Тускуланских беседах» говорится, что Эсхил был «не только поэт, но и пифагореец», однако нам никогда не узнать, предчувствовал ли он (пускай даже смутно) всю важность этого перехода от одного к двум, от единичности к множественности и дальше до бесконечности. Вместе со вторым актером на сцену вышел диалог и безграничные возможности взаимодействия персонажей между собой. Зритель-провидец мог бы разглядеть сонмище призраков из будущего, появившихся вместе со вторым актером: Гамлета, Фауста, Сихизмундо, Макбета, Пер Гюнта и других, которые до сей поры недоступны нашему зрению.

Другую историческую веху я обнаружил, читая книгу.

Это случилось в Исландии в XIII веке нашей эры, возможно в 1225 году. Историк и писатель Снорри Стурулсон на своем хуторе в заливе Боргарфьорд в назидание будущим поколениям описал последнее деяние прославленного Харальда Сигурдарсона, по прозвищу Суровый (Hardrada), который до этого успел повоевать в Византии, Италии и Африке. Тостиг, брат саксонского короля Англии Гарольда, сына Годвина, рвался к власти и прибегнул к помощи Харальда Сигурдарсона. Они высадились с норвежским войском на восточном побережье и захватили замок Йорвик (Йорк). К югу от Йорвика им преградило путь войско саксов. После изложения этих событий в тексте Снорри говорится:

«Двадцать всадников подъехали к рядам захватчиков; люди, а также кони были закованы в железо. Один из всадников выкрикнул:

– Здесь ли граф Тостиг?

– Я этого не отрицаю, – ответил граф.