– Если ты и вправду Тостиг, я говорю тебе, что твой брат предлагает тебе свое прощение и третью часть королевства, – сказал всадник.

– Если я соглашусь, – спросил Тостиг, – что он даст королю Харальду Сигурдарсону?

– Гарольд и о нем не позабыл, – ответствовал всадник. – Он даст ему шесть футов английской земли, а если тот высок ростом, добавит и еще один.

– Тогда передай своему королю, что мы будем сражаться насмерть, – сказал Тостиг.

Всадники ускакали. Харальд Сигурдарсон задумчиво спросил:

– Кто был этот рыцарь, он говорил так хорошо?

– Гарольд, сын Годвина».

В следующих главах сказано, что еще до захода солнца того дня норвежское войско было разбито. Харальд Сигурдарсон погиб в сражении, так же как и граф («Heimskringla», X, 92).

Есть особый вкус: наше время (возможно, пресытившись фальшивками от профессионалов патриотизма) разучилось воспринимать его без оговорок: это простейший вкус героизма. Меня уверяют, что этот вкус несет в себе «Песнь о моем Сиде»; я определенно чувствовал его в стихах «Энеиды» («Учись у меня трудам и доблести, сын мой. / Быть счастливым учись у других»), в англосаксонской балладе «Битва при Мэлдоне» («Мой народ дань уплатит / Древними мечами да копьями»), в «Песни о Роланде», в Викторе Гюго, в Уитмене и в Фолкнере («…вербена, сильнее, чем запах лошадей и мужества»), в «Эпитафии армии наемников» Хаусмена и в «шести футах английской земли» из «Heimskringla». За кажущейся прямолинейностью хрониста скрывается тонкая психологическая игра. Гарольд притворяется, что не узнаёт своего брата, чтобы и тот, в свою очередь, понял, что не должен его узнавать; Тостиг не выдает своего брата, но он не предаст и своего союзника; Гарольд, готовый простить своего брата, но не смириться с вторжением норвежского короля, ведет себя вполне предсказуемо. Мне нечего сказать о его отточенных словах: одна треть королевства, шесть футов земли.

Лишь одно поражает сильнее, чем поражает ответ короля саксов: то обстоятельство, что его увековечил исландец, то есть кровный родич побежденных. Как если бы карфагенянин оставил нам свидетельство о подвиге Регула. Саксон Грамматик был прав, характеризуя в своих «Gesta Danorum» жителей острова Туле (Исландии): «…им доставляет удовольствие разузнавать о деяниях всех народов и предавать их памяти, [для них] повествовать о чужой доблести достойно не меньшей славы, чем рассказывать о своей собственной».

Не тот день, когда король саксов произнес свои слова, а тот, когда их обессмертил враг, – вот что является исторической вехой. Это пророческая весть о том, чтó до сих пор принадлежит грядущему: безразличие к национальностям и крови, солидарность человеческого рода. Истоки доблестного предложения Гарольда – в понятии родины; Снорри, о нем сообщивший, поднимается выше и выходит за пределы этого понятия.

Еще одно прославление врага я нашел в «Seven Pillars of Wisdom» Лоуренса; он восхваляет доблесть немецкого отряда в таких словах: «Здесь я впервые почувствовал уважение к противнику, убивавшему моих братьев». А потом Лоуренс добавляет: «Они были великолепны».

Буэнос-Айрес, 1952

Новое опровержение времени

Vor mir war keine Zeit, nach mir wird keine sein.

Mit mir gebiert sie sich, mit mir geht sie auch ein.

Несколько вводных слов

Попади это опровержение в печать в середине XVIII века, оно (или его заглавие) сохранилось бы в библиографиях по Юму и, возможно, даже удостоилось бы строки Гексли или Кемпа Смита.