Через среднее окно, из которого открывался вид на цветущий парк, зеркальщик вскоре увидел, как лысый китаец покинул дом в сопровождении своих спутников, как все они сели в повозку, очевидно, в ту же самую, в которой его привезли сюда.

– Господин чужеземец!

Услышав за своей спиной высокий голос, Мельцер перепугался до смерти. Обернувшись, он увидел китаянку в длинной ярко-синей одежде. Черные волосы женщины были уложены в высокую прическу. В руке китаянка держала чайник и миску, полную выпечки странной формы.

– Утренняя еда для господина чужеземца! – поклонившись, сказала женщина, ставя завтрак на один из столиков.

Зеркальщик тоже поклонился. Но прежде чем китаянка исчезла, Мельцер успел спросить:

– Скажите, где я, собственно говоря, нахожусь? Молодая женщина смущенно уставилась в пол, словно чужеземец сказал что-то неприличное, но все же ответила:

– Це-Хи не разрешено говорить с чужеземным господином, – и приложила при этом палец к губам.

– Значит, тебя зовут Це-Хи, – приветливо сказал зеркальщик. Китаянка кивнула, не глядя на него.

– Ну, хорошо, – сказал Мельцер, – я понимаю, тебе нельзя говорить со мной. Я просто хотел узнать, не в тюрьме ли я нахожусь…

– В тюрьме? – возмутилась китаянка. – Чужеземный господин, это – миссия его величества императора Чен Цу!

– Императора Чен Цу? – удивленно переспросил Мельцер. Це-Хи кивнула.

– Но почему со мной обращаются как с пленником?

– Чужеземный господин, – шепотом предупредила его китаянка, – не говорите так громко. Каждое слово, сказанное вами, будет услышано. У стен есть уши.

И, улыбнувшись, она исчезла, словно призрак.

Сообщение о том, что у стен есть уши, заинтересовало Мельцера, и он, скорее для того чтобы скоротать время, стал изучать кафель, которым были выложены стены. При этом его пальцы нащупали небольшую выпуклость, которая при беглом взгляде на кафель оставалась незамеченной: на двух синих плитках были ручки, и их можно было вынуть из стены. В отверстии были спрятаны похожие на орган слуха трубки, ведущие в другие комнаты. Прислонив ухо к отверстию, можно было услышать все, что говорилось в доме.

Сначала Мельцер ничего не мог разобрать. Оба человека, чьи голоса он слышал, говорили на языке, который, очевидно, был родным для одного из них – он говорил торопливо, а его собеседник певуче, как китаец. Затем Мельцер услышал пару слов, значение которых он уже знал: «багаж» и «склад», и понял, что говорили на греческом.

Таким образом зеркальщик стал свидетелем разговора, который наверняка не был предназначен для его ушей, поскольку речь шла о вечном блаженстве и пути, ведущем к нему. Насколько Мельцер мог уследить за разговором, речь шла о поставке десяти тысяч индульгенций, написанных на латыни, которые требовал один, очевидно, итальянец по имени Альберто или Альбертус, у другого, китайца по имени Лин Тао. Европеец в качестве папского легата заплатил тысячу гульденов, что для Господа и всех святых – ничтожная мелочь. На это мастер Лин Тао ответил, что изготовить десять тысяч индульгенций – совсем не мелочь, и вообще это возможно исключительно при помощи одного тайного инструмента, известного только китайцам. Но мошенники, спекулянты и шарлатаны, обретающиеся в гавани, лишили их этого чудесного инструмента, а без него это невозможно.

Хотя Мельцер понял почти все из того, что услышал, связать все воедино он не смог. Но если Папа Евгений велел китайцам делать индульгенции при помощи их странного инструмента, то все это не может быть делом рук дьявола. И пока зеркальщик ломал голову, пытаясь понять, что скрывается за этой странной сделкой, ему вспомнилась глиняная игральная кость, из-за которой он сюда и попал.