Он тяжело вздохнул и пошел к станции метро на Акведуке.

Ким – на самом деле ее звали Луиза Маршек – сделалась блондинкой в пятнадцать лет, когда сутенер – белый, между прочим, – взял ее под свое крылышко и вскружил ей голову обещаниями невообразимых богатств и блеска. Начал он с того, что купил ей трехдолларовую бутылку краски для волос. Это он посоветовал ей работать под именем Ким: «Ты здорово похожа на Ким Новак», – говорил он. Сделавшись блондинкой, она и впрямь поверила, что здорово похожа на Ким Новак – разве что бюст у нее поменьше. В последний год или около того, с тех пор, как она начала говорить клиентам, что она из Миннесоты, она стала обесцвечиваться еще и между ног, чтобы усилить впечатление деревенской невинности. Первое, что она сказала Галлорану, усевшись рядом с ним на табурет в баре, было:

– Привет! Меня зовут Ким. Я из Дулута в Миннесоте.

Она понятия не имела, где находится этот самый Дулут и даже сама Миннесота. Впрочем, Галлоран тоже. Так что в этом они были на равных.

Сидя рядом с ним, Ким думала о том, как его, наверно, должно возбуждать, что девушка, так похожая на Ким Новак, кладет ему ладонь на колено и спрашивает: «Не хочешь поразвлечься?» Галлоран начал пить в двенадцать, когда открылись бары. По воскресеньям питейные заведения открывались только в двенадцать, когда заканчивалась воскресная служба и прихожане выходили из церкви – и, естественно, шли прямиком в бар. К половине второго, когда к Галлорану подсела Ким, он успел выпить три порции виски с содовой и, по чести сказать, чувствовал себя не очень хорошо. Галлоран был ирландец, а принято считать, что все ирландцы – пьяницы, но дед Галлорана умер молодым от цирроза печени, и его отец за всю свою жизнь не взял в рот ни капли спиртного. Если бы отец узнал, что он выпил хотя бы кружку пива, он бы избил сына смертным боем. Поэтому сейчас Галлоран сознавал лишь, что девице, которая уселась рядом с ним и тянется к его паху, лет семнадцать, может быть, восемнадцать. И он был достаточно пьян, чтобы подумать, что она как две капли воды похожа на его жену, Джози, какой она была в том же возрасте, и на его дочку, Мойру, какой он увидел ее вчера, когда она послала его подальше. И он сказал девушке, сидящей на соседнем табурете:

– Зря ты так, Мойра...

– Так что, повеселимся, а? – шепнула она ему на ухо, подбираясь к его ширинке.

Галлоран двенадцать лет просидел в тюрьме и потому не понял бы смысла фразы, даже если бы был трезв – а он к тому же был пьян и плохо расслышал. Поэтому просто кивнул.

– О'кей? – уточнила она. – Пошли, да? Давай, расплачивайся за выпивку и пошли отсюда.

– Ага, – сказал Галлоран, снова кивнул, достал из бумажника десятидолларовую купюру и положил ее на стойку. Ким приметила, что в бумажнике у него толстая пачка баксов. То, что он в стельку пьян, она приметила еще раньше и решила, что, если сумеет верно разыграть свои карты, других клиентов ей сегодня ловить не понадобится. Трахнуться с ним по-быстрому, выгрести бабки – и привет, мистер, поливайте фикусы. На самом деле, не считая той десятки, в бумажнике было сто шестьдесят долларов – все, что осталось у Галлорана от двух сотен, которые ему удалось одолжить у старого приятеля – они когда-то вместе работали в телефонной компании. Это было еще до всех этих неприятностей, когда Галлоран был одним из лучших телефонистов в городе. Он слез с табурета, и девица взяла его под руку. И они вместе вышли из бара, где работал кондиционер, и окунулись в послеобеденный жар городской улицы.

К тому времени, как они дошли до отеля на одной из боковых улочек рядом с Ласситер, до Галлорана дошло, что эта девушка – не его дочь Мойра и не его жена Джози.