— Согласен. Только почему ты советуешь мне сейчас стать в позу стороннего наблюдателя? Разве я не нужен в деле?

— Нужен. Но самое полезное, что ты можешь сделать, это постараться понять людей. Походи. Поспрошай. Послушай. Сам говори меньше. Это ведь дружеский совет.

— Выходит, если сам буду говорить, это плохо? Дослужился!

— Опять амбиция? Не сомневаюсь, говорить ты умеешь. И тебе есть что сказать. А вот слушать, точнее, прислушиваться — не научился. Правильно излагаю обстановку?

— Не очень. Я должен…

— Кончай, Фирсыч. Лично ты здесь пока никому ничего не должен. Должны мы все разом — батальон. Ты один можешь от старания раздуться, а такого долга не выплатишь. Поэтому давай думать об общем деле. Я это говорю не для того, чтобы тебя на место поставить. Мне замполит нужен. Толковый, умный. Чтобы влиял на людей, а не просто должность занимал. Чтобы над ним втихаря не похихикивали. Если невтерпеж, то говори. Но по делу. Общие лозунги, общие призывы — это ведь всегда от скудости мысли, от бездумья. Митинги хороши, когда каждому сказанному слову люди верят.

— Не понял.

— Вот видишь, а я о простом говорю. Чего ж тут неясного? У нас здесь никто не скажет: «Готов до последней капли крови…»

— Плохо. Значит, не готовы.

— Ну зачем так? Ты же умный мужик. Люди больше чем готовы. Каждый отдаст эту кровь. Но славословить об этом стесняются. И если молчат, но делают, цена таким высокая.

— Значит, без митинга?

— Мне главное, чтоб без демагогии. Вот где все это сидит. — Бурлак энергично постучал кулаком по загривку. — Погрязли в пустословии.

— Слушай, комбат, — произнес с обидой Полудолин, — ты хоть выбирай выражения.

— Я считаю, дорогой комиссар, что правда — самая лучшая точность. Особенно перед боем.

— Не уходи от темы. Говорили о демагогии. Где она?

— Вот ты о чем! Хорошо, вернемся. К сожалению, пока такой демагогии хватает. Самое печальное, что мы привыкли к трепу и уже не замечаем его.

— Кто это «мы»? — спросил Полудолин сухо. — Если о себе, я еще соглашусь. А если мы — это… — он широко развел руки, — тогда извини. Подобных обобщений я не приемлю.

— Что ж, — усмехнулся Бурлак, — я имею в виду именно всех нас… — Он точно так же развел руки.

Полудолин вздохнул безнадежно, понимая, что переубедить комбата сейчас не сможет.

— Так вот, о демагогии, — продолжил Бурлак. — Мне на некоторых наших митингах бывает неудобно, когда солдат берет слово и заявляет: «От имени всего личного состава батальона заверяю командование…»

— Что ж здесь плохого? Человек говорит от лица товарищей…

— То плохо, Фирсыч, что чаще всего наших выступающих личный состав батальона не уполномочивает на подобные заявления. Ты вот сам, в своей практике, хоть раз перед митингом обращался к людям: а дайте-ка вы право рядовому Ивану Петрову бросить от вашего лица добрый клич. И потом: кто «за» — поднимите руки. Разве не так должно быть, если мы хотим, чтобы кто-то говорил от нашего имени?

— В принципе так.

— Вот и прошу тебя, Валентин Фирсыч, надо добиться, чтобы батальонная действительность с принципами не расходилась. И главное, о чем мы с тобой всегда должны помнить, — как сделать ребят бойцами. Выбить из них… Не делай таких глаз. Именно выбить идеализм. Много в наших парнях наносного, опасного.