Оказавшись в спальне, Корнелия прижала руки к горящему лицу, пытаясь успокоить всколыхнувшиеся чувства и громко стучащее сердце. Она посмотрела на себя в зеркало. Полураскрытые губы, трепещущие ноздри, веки, томно опущенные на потемневшие от страсти глаза. Она закрыла лицо руками. Как долго она еще сможет сопротивляться герцогу?

Вскоре слуга Рене принес записку на серебряном подносе.

Ради Бога, простите меня, — прочитала она. — Я потерял голову, иначе никогда бы не нарушил обещание, данное самому себе, — не целовать вас, пока вы сами не позволите. Если я обидел и расстроил вас, то чрезвычайно сожалею. Пожалуйста, вернитесь и поедем ужинать. Если вы откажетесь выйти ко мне, я, наверное, сойду сума. Мы так давно не виделись с вами, что разлука для меня невыносима.

Корнелия дважды прочитала записку, затем с усилием, стараясь говорить спокойно, обратилась к слуге, который ждал:

— Скажите его светлости, что я выйду к нему через десять минут.

Она заставила себя просидеть за туалетным столиком, пока не прошли десять минут. За это время она попудрила лицо, добавила краски на губы и поправила украшения.

Затем она вернулась в гостиную, тихо ступив через порог. Герцог стоял у камина, положив одну руку на мраморную полку. Он не слышал, как она вошла, и выражение отчаяния на его лице заставило ее перепугаться.

— Я тоже получил письмо от матери, — сказал он. — Она рассказывает, как они украшают подъездную аллею к Котильону — совершенно излишний жест.

— Похоже, они будут рады видеть нас, — заметила Корнелия довольным голосом.

Он отшвырнул письма в явном раздражении и прошелся по комнате.

— Чтобы вернуться к субботе, мы должны уехать в четверг, послезавтра, — сказал он. — Неужели в этом есть необходимость? Здесь очень приятно.

— В следующий понедельник начинается охота на куропаток, — напомнила Корнелия, — и, кажется, вы пригласили на это время много гостей.

— Да, да, конечно, я совсем забыл.

— А ваша мать, по-видимому, помнит обо всем, так что когда мы приедем, для меня не останется дел, кроме развлечений.

Корнелия подумала, как бы ее напугала еще месяц тому назад одна лишь мысль о необходимости развлекать в Котильоне толпу гостей — всех тех ярких, веселых, так называемых острословов, которые шокировали ее в последний раз, когда она провела несколько дней в загородном поместье герцога. Но теперь она изменилась, причем настолько, что иногда ей казалось невероятным, как это герцог не замечает перемены в ней и не понимает, ведь перед ним уже не та застенчивая девочка с разбитым сердцем, которую он привез с собою в Париж. Однако любовь, как утверждает пословица, слепа, и герцог видел перед собой только одну Дезире.

Сейчас она уже хорошо его изучила и догадывалась, когда он думает о той, другой, догадывалась по темному задумчивому взгляду, по тому, как он непроизвольно сжимал и разжимал пальцы, по плохо скрытой радости в глазах, eon-приближался час, когда он мог покинуть свою скучную, невзрачную супругу и мчаться к дому Рене де Вальме.

Временами Корнелии казалось, что она больше не выдержит и расскажет ему правду, но что-то твердое и непреклонное внутри нее не позволяло ей сделать этот шаг. Она до сих пор не забыла причину, по которой он женился. Она до сих пор не забыла несчастье и муку, выпавшие на ее долю, когда она узнала правду: у нее было только одно предназначение — служить прикрытием романа с тетей Лили.

А когда Корнелия представляла, что бы она чувствовала в этот самый момент, если бы Дезире была другим человеком — женщиной, с которой он познакомился — а жену из вечера в вечер оставлял одну в отеле, ее сердце ожесточалось, и она понимала, что если и наступит для них обоих когда-нибудь счастье, то он должен страдать, как прежде заставлял страдать других женщин, и на этот раз она должна быть абсолютно, совершенно уверена, что эта любовь, о ко торой он говорил так красноречиво, не была мимолетной прихотью.