— Ну как же, Сильвестр вроде племянник самого Лыкошина?

— Нет, он оказался дальним родственником, но главное: этот юнец весьма смекалист, очень исполнительный. Словно про него легенда ходит: стоит часовой, вдруг шаги и голос слышит: «Сынок, это я, мама твоя приехала!» — «Здравствуй, мама! Стой, стрелять буду!» — «Я тебе покушать привезла». Грохнул выстрел. Спустя месяц стоит тот же часовой, медаль рукавом натирает: «Хорошо, скоро батька приедет!»

— Результат?

— Весь дом Сильвестр перевернул — ни-че-гошеньки.

— Бренер успел перепрятать?

— Исключается! Мы несколько дней вели наблюдение, хотели схватить с поличным, но ни Бренер, ни другие из дома ничего подозрительного не выносили. Сам Бренер не мог знать, что у него обыск готовится. — Сахаров оглянулся на плотно прикрытую дверь, понизив голос, произнес; — Хорек раздобыл потрясающие сведения. Это список большевистской агентуры в некоторых городах России. И выяснил кое-что из намечающихся терактов, для которых взрывчатку должны доставить из Саратова. Вот эти подробности нам сегодня и сообщит сам Хорек. Сегодня в десять вечера возьмем с собой Сильвестра и поедем на нелегальную квартиру, где поселили этого важнейшего осведомителя.

Соколов допил вино, поднялся с кресла.

— А пока что — в трактир Егорова, — и, чуть улыбнувшись, добавил: — Возьми Сильвестра. Молод да глуп — то и бьют. Жалко его, еще ума, глядишь, и наберется.

Втроем уселись в служебную пролетку и по Тверской понеслись в Охотный ряд — в знаменитый трактир Егорова.

ЗАСТОЛЬЕ

Виталию Алексеевичу Ключникову, гостеприимному хозяину «Анны Монс»

Далее события развивались самым невероятным образом. Даже видавший виды Соколов, невольно втянутый в эту историю, был удивлен и озадачен.

Под жестяной вороной

Первые дни сентября выдались на редкость жаркими. Москвичи, проходя мимо дома генерал-губернатора, останавливались перед громадным уличным термометром.

Бруснично-яркий спирт, залитый в него, переваливал в полдень за отметку двадцать по Реомюру, что по Цельсию считать — поболее двадцати пяти градусов.

К вечеру духота усилилась. Солнце свалилось к горизонту, пурпурово окрашивая золотые маковки церквей. Край небосклона заволокли тучи — признак грядущей грозы. Толпа на улице заметно убавилась. Владельцы мелких лавочек закрывали ставни, навешивали на дверные заслоны десятифунтовые замки.

Полицейский извозчик Антон — всегда сердитый, с нечесаной шапкой волос и седой дремучей бородой — остервенело дернул вожжу, свернул у «Национальной гостиницы» в Охотный ряд. Остановился возле кирпичного дома.

Над входом красовалась яркая вывеска: громадная ворона с самым хищным видом держит в клюве жирный, с большими дырками розовый блин.

Еще до Егорова трактир принадлежал его основателю — купцу Воронину. С той поры вывеска сохранялась и каждый год к Пасхе подновлялась.

Под чугунным козырьком с завитушками стоял в галунной ливрее рослый швейцар. Борода, тщательно расчесанная, размерами и формой напоминала новый веник. Завидя полицейскую коляску, он прытко подбежал, помогая седокам сойти на землю. Розовая щель рта широко раззявилась:

— Со всей радостью приятно видеть дорогих гостей в нашем заведении! — и с поклоном растворил филенчатую дверь.

Сахаров, верный профессиональной привычке, огляделся вокруг: все ли ладно, нет ли какой подозрительной морды с бомбой за пазухой? Сильвестр, со столь приличной младым летам внимательностью к собственной персоне, перед громадным зеркалом в резной раме поправил и без того тщательный пробор.