Куда-то исчезли еще четыре лошади. Тимур, постукивая плеткой по сафьяновому голенищу, долго и молча смотрел на открывшуюся картину. Хуссейн был не в силах даже вытащить из-за пояса плетку.

Вскоре выяснилось, что лошади исчезли не сами по себе, вместе с ними пропали и трое нукеров. Что интересно, это была та тройка, которой предстояло путешествовать пешком сегодня. Один из нукеров Тимура обошел место ночевки. За колодой, из которой здесь когда-то поили овец, он нашел изрезанный бурдюк из козлиной кожи.

– Они обернули кожей копыта лошадей, господин.

Тимур и сам догадался и поэтому ничего не ответил.

Хуссейн взял из рук нукера изрезанный бурдюк и задумчиво помял его в руках, потом бросил на землю и разразился проклятьями.

Хотел Тимур посоветовать ему, чтобы берег силы, но не стал, не до разговоров с бушующим названым братом ему стало, какая-то непонятная пелена опустилась ему на душу. Всегда считал он наихудшим из грехов предательство, но как же жить, если оно окружает со всех сторон? Покачнулась в тот момент его вера в высшую силу, ведущую его по жизни.

Байсункар молча смотрел на него, ожидая его слова. Вид Хуссейна, яростно сражающегося с останками бурдюка, их не интересовал. Тимур прекрасно понимал, чего они от него хотят, но у него не было слова для них. Неоткуда было их зачерпнуть. Он хотел вознести мысленную молитву, но сердце не могло ее напитать кровью веры.

Это был опасный момент. Эмир не хотел показать своей слабости верным нукерам, ибо неверящему неизбежно перестают верить. Но у него не было силы изобразить силу.

Чем бы закончилась эта немая сцена у заброшенного колодца, неизвестно, если бы судьба не вмешалась в нее. На это вмешательство первым обратил внимание эмир Хуссейн. Он вдруг перестал топтать каблуками предательскую козлиную шкуру и крикнул, вытягивая руку на юг:

– Смотрите туда!

Все обернулись.

На горизонте плоского пространства, окружавшего место стоянки, появились крохотные, муравьиного размера фигурки.

Не всегда неожиданные встречи бывают благодатным даром судьбы, но в данном случае уклониться было невозможно. Как ни странно, Тимур успокоился. Провидение протягивало ему руку, это было ему очевидно, и воистину не важно, что в конце концов может оказаться в этой руке.

Настроение вождя передалось и его нукерам, и они встретили наплывающую на них конную толпу вполне спокойно.

Хуссейн расстался наконец с многострадальным бурдюком и, подойдя к Тимуру, встал рядом с ним. Если быть точным – даже на полшага впереди. Надо, чтобы приближающиеся незнакомцы сразу, с первого взгляда определили, кто тут эмир, а кто нукер.

– Не меньше пяти десятков, – сказал Хуссейн. И без знания цифр и чисел было понятно, что ни о каком сопротивлении речь идти не может. Неграмотного Тимура больше, чем численность неизвестных всадников, волновала их одежда. Когда они приблизились настолько, что их можно было рассмотреть, он с некоторым облегчением сказал:

– Туркмены.

Облегчение в его голосе относилось к тому факту, что не чагатаи.

Предводитель всадников, видимо, отдал команду, и они стали растягивать свой строй вширь, охватывая стоянку эмиров гигантскими клещами.

– Они думают, что мы захотим бежать, – усмехнулся Хуссейн.

– Я бы тоже так себя вел.

И вот совсем уже подъезжая, перевели коней на шаг.

Остановились.

Кто у них главный, определить было легко. В самом центре дуги, охватившей лагерь эмиров, сидел на превосходном ахалтекинском жеребце краснолицый толстяк.