Ларана ненавидела его всем сердцем и при этом отчаянно хотела жить, но определить, как следует себя вести, чтобы Кроагер не убил ее, было невозможно.

     Она отчистила с наруча остатки крови, отложила нож и взяла промасленную ветошь, которой затем отполировала серебристую поверхность, пока та не засверкала, после чего, довольная результатом – чище этот металл она уже сделать не могла, – поместила наруч на стойку.

     Словно какая-то сила привлекла ее взгляд к внутренней поверхности доспеха, от которой исходило зловоние. Ларана чистила и полировала внешнюю сторону брони, но не могла заставить себя прикоснуться к внутренним поверхностям. Изнутри доспех Кроагера покрывало что-то омерзительное и шевелящееся, что-то, похожее на грубо разрезанные гниющие куски мяса, по которым время от времени пробегала волна сокращений, словно в них еще теплилась отвратительная жизнь. Один вид доспеха вызывал в Ларане отвращение, но в то же время в нем была и некая гнусная привлекательность, как будто взывавшая к неведомой стороне ее души.

     Содрогнувшись, она сняла со стойки следующий фрагмент доспеха – округлый налокотник, на котором было меньше грязи, и чистка его не должна была занять много времени.

     Ту кровь, что на мне, ты не отчистишь только лишь ножом...

     Вновь взявшись за скребок, Ларана украдкой посмотрела на оружейную стойку из серебра и черного дерева, на которой хранилось оружие Кроагера. Тяжелый цепной меч с восьмиугольной звездой на вершине рукоятки и острыми шипами на крестовине; рядом с ним – искусно украшенный пистолет с дульным срезом в форме черепа и бронзовыми накладками. Один магазин к нему был длиннее, чем предплечье Лараны.

     Давай же, прикоснись к ним... почувствуй их мощь...

     Она покачала головой: Кроагер не позволял ей чистить его оружие, и единственный раз, когда она вызвалась это сделать, стал первым и последним. Тогда он несильно – по своим меркам – ударил ее по лицу, сломав скулу и выбив несколько зубов, и сказал:

     – Мое оружие ты и пальцем не тронешь, смертная.

     Со слезами пришла горечь. Ларана проклинала себя за это желание выжить, за то, что прислуживает этому исчадию зла, но другого способа уцелеть она не видела. У нее не было сил ни на что, кроме как быть игрушкой для безумца, который купался в крови и наслаждался смертью.

     Но разве это плохо? Получать удовольствие от смерти других... разве это не высшая честь, которую одно живое создание может оказать другому?

     Ненависть к Кроагеру жарким пламенем горела в ее сердце, и Ларана чувствовала, что если не дать ей выход, эта ненависть поглотит ее.

     Да, человечек, ненависть, ненависть...

     Взгляд ее вновь против воли устремился к доспеху, и она могла поклясться, что где-то вдали послышался смех.

     Над горами уже занимался рассвет, когда несколько групп рабов под присмотром Хонсю перетащили последние детали артиллерийского лафета через край скалистого утеса. Он с удовольствием отметил, что среди рабов еще виднелись голубые шинели вражеской гвардии: некоторые из выживших пленников еще могли послужить Железным Воинам.

     Форрикс, стоявший рядом и благодаря терминаторскому доспеху возвышавшийся над Хонсю на целую голову, оценивающим взглядом обозревал равнину, на которой медленно шли осадные работы. Несмотря на артобстрел с двух бастионов и центрального равелина, сапы от продленной параллели продвигались к цели, но с крайней осторожностью; рабочих в голове каждой сапы прикрывали тажелобронированные передвижные заграждения, которые, подобно грузным животным, медленно ползли вперед.