|
Ну, князь! Над Изяславом потешался, а нынче сам — чуть что, и… Перекрестился. Иди, ведь ждут. Ты повелел — они явились. А не хотели бы. Вот что значит княжья власть! Так и Борису бы. Что им псалмы Давидовы? Не поднял меч — не князь, рать разбрелась, остались только отроки. Ляшко, Пушта, Еловец пришли… А что потом тебя с почетом погребли, к лику причислили, так то суета… Прости мя, Господи! Глуп, суетлив я, духом немощен. Ждут в гриднице. Иду.
Вошел. Стол накрыт богатый. Еды, питья — не счесть. Сидели за ним лишь трое: Любим Поспелович, посадник, Ширяй — опять он! — и Ставр Воюн, артельный от купцов. При виде князя встали, поклонились; он сделал знак рукой — они сели. А князь стоял. Грозно спросил: — А где владыка? — Владыка хвор, — ответил Любим. — Ты, князь, не обессудь, я сам к нему 'заходил… — Хвор! — Князь начинал сердиться все более и более. — А сотские? А старосты? Что, тоже хворь на них? Так, может, снова мор? Молчали. Хмурились. Князь сел, сказал: — Вы угощайтесь, гости дорогие. Вот пиво, мед. Вепрятина. Али конины вам? А то и медвежатины… Ширяй осклабился. Любим и Ставр и ухом не повели. Князь продолжал: — А фряжского вина? Я повелю, и принесут. Игнат! — Так здесь оно… — А, вот! Так наливай гостям. Чего стоишь? Игнат не шелохнулся. Любим сказал: — Князь, не гневись. Мы не за тем пришли. — Не за тем? А вы откуда знаете, зачем? Я вас призвал. Я и угощать буду. Ибо затем вас и призвал, чтоб ели, пили, видели: вот он, ваш князь! А то, мне донесли, болтают всякое. Болтают? —, Болтают, князь. — Любим кивнул, вздохнул. — И верите? — Не верим. Только видим. Замолчали, сидели смотрели в стол. Князь взял горсть каленых орехов, разгрыз один и выплюнул — пустой. Второй разгрыз. Пожевал. Опросил: — А что купцы? Торг будет? Нет? Ставр молчал. Князь высыпал орехи из горсти, произнес презрительно: — Купцы! Кресты на всех… Срам один от вас, купцы! В церквах торгуете. — Князь! — Я здесь говорю! Ты слушай, Ставр, молод еще. И грешен. Где твой амбар устроен? В подвале у Святого Власия. А у других? В Успенской церкви, в Пятницкой, в Ивановской — там что? Товары. И закладные там у вас, и обязательства. А Он что говорил? «Дом мой молитвой наречется», — сказал Он. И, сделав бич из вервиев, изо–гнал вас всех и столы опрокинул… А вы опять пришли! И говорите: «Веруем». Во что? В Тельца? В видения? Узрели, мол, над княжьим теремом недобрый знак. Закроем, братья, торг, схоронимся в подвалах, они освящены, в них святость, благолепие, и будем ждать, когда наш господин уйдет. Так, Ставр? Не ответил купец. Любим тяжко вздохнул, сказал задумчиво: — Ну–ну! — Что «ну–ну»?! — А ничего. Внимаем, князь. И повинуемся. Как повелишь, так оно и будет. Товары из подвалов вынесем, сожжем. Церкви закроем. Сами разбежимся — ты только прикажи нам, князь! — Замолчал посадник. Смотрит исподлобья. Сидит копна копной, сопит, зарос до самых глаз, опух. Он разбежится — да! Князь усмехнулся… А Любим сказал: — Не сомневайся, князь, разбежимся. Ибо устали мы, ох как устали! Чего ты на купцов накинулся? Купцы — прибыток Полтеску, немалый. А что амбары по церквам, что торжища на папертях, так то еще твоим родителем заведено… — Позволено! — Позволено. Как и по всей Руси. И не о том сегодня нужно речь вести, а о другом. — О чем? — О другом. Вот я ж не говорю тебе, что нынче пятница, а на столе скоромное. |
