– О, гляди, глаза открыла! – переглянулось зверье. – Ты че в лесу забыла, опилка!

– Кто? – прошептала я, сплевывая снег и пытаясь встать, но меня прижали лапой.

– Эта… Как его… стружка… – напрягся медведь. – Бревно! Хотя нет, бревно толстое… Слово забыл!

– Щепка, – послышался женский голос. Это говорила волчица. – Щепка, Буранушка. Так люди тощих называют!

– Тебе что, не говорили, что в лес зимой негоже хаживать! – склонилась надо мной огромная медвежья морда. – Неужто мамка уму разуму не учила? А коли медведь какой задерет? Чем же ты думала, дурья твоя голова! Знаешь, сколько в лесу медведей нынче ходит?

– А коли волки встретятся? – послышался голос волчицы. – Что тады? Как отбиваться будешь? Эх, Буранушка, осерчает хозяин, что ты девку пропустил! Он же велел тебе лес от людей сторожить!

– Да не виноват я, Метелица! Сижу на пеньке, сторожу. Потом смотрю, девка лезет из лужи! Сам перепугался! Думал русалка! Зимой! Русалка! Откуда, спрашиваю, зимой русалки? А потом глянул, не русалка! – добивал меня медведь. – Русалки, они красивые…

Теперь понимаю, почему опасно встречаться с шатуном! Этот начал жрать меня с самооценки.

– Потом думаю, грибочки вчерашние так себе были… Вот и лезет девка… В глазах мерещится… Блазнит… А потом гляжу, не грибы! – рычал медведь, словно оправдываясь. – От грибов такие красавицы мерещатся, а эта… Как его… Опилка!

– Че делать с ней будем? – перебила волчица. Она была сама белая, глазища у нее были разноцветные, как у хаски, а на шкуре блестели снежинки.

– Воспитывай и кати ее из лесу, пока хозяин не видел! А то замерзнет девка! Как к деревне подкатишь, так рявкни что ли! А не как в тот раз. Молча прикатил, молча положил и ушел! – нарычала на него волчица. – Ой, чую Карачун нам устроит тут, если про девку узнает! Это все ты!

– А ты, что, воспитывать не будешь? – прорычал медведь, продолжая катать меня лапами туда сюда.

– Тоже мне нашли маугли! – рявкнула я, сплевывая снег. Я попыталась пошевелиться, но одежда заледенела.

– А ты молчи, румянься! – проворчал медведь, натирая снегом мое лицо. – А то смотреть на тебя страшно! Бледная, холодная! Не докачу!

И меня действительно … покатили!

– Ой! – послышался бас, когда я скатилась с холма прямо в сугроб. – Упустил маленько! Так, лежи на месте, сейчас Буранушка спустится и дальше покатит.

Я вскочила на ноги, отплевываясь от снега.

– Как я докатилась до такой жизни? – задыхалась я, пытаясь поднять ногу, увязшую в сугробе по пояс.

– Ты до жизни еще не докатилась! Жизнь во о он там! Где дымки идут! Вот там жизнь! Еще двенадцать верст! – проревел медведь. – Ложись, давай, катить буду! А то не пройдешь! Там снега…

Я сделала шаг и ушла в сугроб по самую макушку.

– Так, где ты тут у нас! Ой, бедный я бедный, – послышался рев, а меня стали откапывать. – Сказано ж тебе! Лежи! Катить буду!

Меня снова положи поверх сугроба и покатили… Медведь толкал меня, а потом сам увязал в сугробе.

– Я… я чувствую себя круглой д д д дурой, – околевала я, ощущая леденящий холод.

– Ты не круглая дура, – порадовал меня медведь. – Была бы круглая, то катить было бы сподручнее! А так нет!

– Буранушка! Буранушка! – послышался голос волчицы. – Ой, не докатишь! Глянь, у нее уже губы синие!

– А куды ее? – удивился медведь. Он задумчиво почесал голову.

– Хозяина что ли позвать? – заметалась волчица по сугробам.