Саркисян скромно опустил глаза и заерзал на стуле.

— Спасибо. Очень приятно. Вы даже не представляете, насколько приятны вот такие простые, от души, слова нам, творческим работникам. А то ведь большей частью ругают. Дескать, не заботимся о морально-нравственном воспитании подрастающего поколения…

— Мне кажется, передача во многом бы проиграла, если бы не целый ряд трагических событий на островах.

— Увы, — вздохнул Саркисян и собрал на лбу морщины. — Это так. Но если бы вы знали, какие нравственные муки пришлось мне пережить, принимая решение ставить в программу или не ставить тот или иной эпизод. Поверите? Каждое такое решение — это бессонная ночь. Ведь это для зрителей — игра. А для меня — драма!

— Будь ваша воля, вы бы, наверное, остановили «Робинзонаду», чтобы не подвергать риску оставшихся людей?

— Безусловно! — очень стараясь казаться убедительным, сказал Саркисян и порывисто качнул головой. — Жизнь игроков — вот главная ценность, а не рейтинг передачи и не деньги от рекламы.

— Сохранение жизни игроков оправдает все и снимет любой моральный груз, — развил мысль Саркисяна следователь. — Хотите чаю?

— Совершенно с вами согласен! — все больше оживлялся Саркисян, чувствуя, что грозовые тучи над ним тают. — Вы просто читаете мои мысли… Да, чайку, если можно!.. Святая ложь! Не надо ее бояться, если за ней стоят богоугодные дела!

— Я сразу понял, что вы честный и благородный человек, — сказал следователь. Он стоял к Саркисяну спиной и наливал заварку в стакан. — Сколько вам кусочков сахара?

— Три, пожалуйста… Эх, товарищ следователь! Хоть вы понимаете наш неблагодарный труд! Я всегда готов войти в положение любого игрока, понять его, помочь! Это же игра! Вот, допустим, страдает человек, умирает. А я что — зверь? Мне его почки дороже, чем этот проклятый рейтинг! Ну, взял я грех на душу — пусть радуется жизни, если никому от этого хуже не будет…

— А разве у Бревина были больные почки? — спросил следователь, подавая чашку в руки Саркисяну.

— А то! — произнес Саркисян, отхлебывая из чашки. — Откуда здоровье, если он каждый вечер в баре гостиницы кутил? И наутро лицо его так опухало, что глаз не было видно. Ему перед камерой выступать, а он…

И тут Саркисян с ужасом понял, что проболтался. Он сильно побледнел, медленно поставил чашку на стол и со страхом взглянул на следователя. Тот снова закурил, пристально глядя на Саркисяна сквозь дым.

— Дальше! — произнес он. — Ему перед камерой выступать, а он глаза открыть не может. Так?

Саркисян судорожно сглотнул и неуверенно покрутил головой.

— Я хотел сказать… то есть…

— То есть вы снимали на камеру опухшего от разгульной жизни Бревина до тех пор, пока на Пятом острове не произошел пожар. И чтобы скрыть свою ложь, вы решили Бревина убить?

Страшное волнение охватило Саркисяна. Хватая ртом воздух и прикладывая руки к груди, он торопливо заговорил:

— Это не я! Клянусь вам! Это не я его убил! Я хотел, чтоб он куда-нибудь уехал… Я даже билет на самолет хотел ему купить…

— Почитайте, — оборвал его следователь и придвинул Саркисяну лист бумаги. — Это выписка из протокола допроса Гвоздева. Он утверждает, что именно вы приказали ему убить Бревина на месте проведения съемок. Что это была ваша идея заранее выкопать могилу в лесу. Что именно вы подсказали Гвоздеву, в какой момент тот должен ударить Бревина тесаком.