Александр Петрович Порва тихо радовался, глядя на этих мужиков. Он помнил их иными, подавленными, на грани срыва. Но время сделало свое, и люди восстановились.

— Сашка! Чего смеешься? Не веришь, что я еще на что-то гожий? Да ты пойми, дружбан, если б Наташка не была дурой, а послушала тебя и меня, у нас теперь малыш бы бегал. Ты был прав, клин клином нужно вышибать, а смерть — рожденьем нового человека. Но почему ты сам так не сделал? Развелся с бабой, ну и хрен с ней! В городе таких полно!

— У меня есть сын! А жена тоже имеется. Мы с нею хорошо ладим. И понимаем друг друга без лишних слов. Я на свою жизнь не сетую, Степа! Хотя говорят, что со стороны всегда виднее, я вовремя исправил свою ошибку, — ответил Порва.

— Ты со своей не записался? — спросил Кузьмич.

— А что она гарантирует, та регистрация? Коль жить по-человечьи, так и без нее завсегда обходились. Если ж все с наскоку, и регистрация не удержит. Вон мы со старухой тридцать годов в гражданских связях состояли. И нынче не записались бы, если б не эта квартира. Свой дом под снос ушел. А в новую уже документы стребовали, кем мне бабка приходится. Полюбовницей старуху обозвали. Она дня три ревела от обиды. Ну, отвел я ее в ЗАГС, а там бабы хохочут. Мол, опомнился старый козел. Теперь-то к чему роспись? Пришлось объяснять. Нас записали. Ничего не поменялось с того дня. В гражданском браке был я навроде женатого холостяка. Таким и нынче остался, потому что хочь и старый, но мужик. И верх над собой взять не дозволю, — задрал бороду старый дворник.

— По сути все так живем. Вот в нашем микрорайоне на пальцах одной руки можно посчитать, кто с женой с первого брака живет!

— Ну, хотя бы я! — подал голос Марат Агванян.

Все мужики двора громко расхохотались, вспомнив прошлое человека. Тот уже сам забывать стал, а люди помнили…

— У тебя на голове и других местах волосьев столько не наберется, сколько баб сменил, — заметил Кузьмич.

— Это верно! Любой компьютер заглючило б, — поддержал Свиридов.

— А разве с добра? Вот ты, Женька, навроде смирно с бабой живешь. А на выходные на рыбалку убегаешь с подругой. Видел я, как сажаешь ее в машину на перекрестке.

— Да нет же! Попросила подвезти! — отнекивался человек.

— Вот кайфовая попутчица! Влезла в машину, враз поцеловала и в обрат с тобой воротилась. Ты не красней, и мы по молодости подвозили, только на трамваях, на великах и пешком. Не в том суть. Мужская природа всегда свое возьмет. И никуда от нее не денешься. Но притом, совсем необязательно уходить из семьи, если в ней уже есть дети. Их не поделишь, с ними не разведешься. Можно много поменять, работу, жилье, машину, дачу, даже жену. Но дети и родители — навсегда!

Яшка слушал мужиков, его пока не задевали. Он считался новичком в своем дворе. Ведь вселился уже в третий дом. И мужики к нему присматривались.

…Как быстро шло время. Казалось, только вчера въехал в свою квартиру Яков, а уже прошли два года. Подрастала детвора, родившаяся уже в своем микрорайоне. Уходили из жизни старики.

Никита Попов все дольше задерживался на работе, возвращался из морга хмурый, молчаливый. У него в городе были свои друзья. Их становилось все меньше. А недавно не стало Вениамина, соседа Феди Бурьяна. Тихо ушел человек ночью. Заснул и не проснулся.

Никто не обругал человека вслед. Голосила над гробом жена. А он, ну, как на грех, не мог утешить, сказать свое коронное:

— Не вой, не изводись, вот приму пузырь своего лекарства и снова на лапы вскочу, оживу как кузнечик! Потому что, мы, мужики, все могем одолеть и никакое лихо нас не сомнет.

Умерла и Дрезина. Отказало у бабы сердце. Оно было и у нее, а потому успела попросить прощения у Толика и, уходя из жизни, назвала его сыном.