Уходили из жизни старые и молодые люди. Каждый оставил о себе какую-то память. Она распускалась цветами на клумбе, где постоянно собирались мужики. Она расцветала сиренью у подъездов, звенела в сережках подросших берез. Та память всегда оставалась во дворе, вместе с живыми.

— Яша! Ты ж куркуль, когда Юльку узаконишь, хулиган? Иль ей до стари ходить в твоих полюбовницах? Ведь сколь годов вместях живете и работаете! Нешто не жаль бабу? — пристал к человеку Кузьмич.

— Теперь уж ни к чему! Юлька не хочет.

— Пошто так?

— Для работы удобней быть на разных фамилиях. Хотя в городе каждый воробей знает, кем она мне доводится, и уже не решится обгадить мою бабу. Понимает, со мной придется иметь разборку.

В жизни этого человека тоже не обошлось без перемен. Уехала к Димке в Германию Катя. Простила мужа. Тот назвал ее своею ностальгией и развелся со второй женой, так и не сумев к ней привыкнуть.

— Не обижайся, родной мой, но там дети. А я, прежде всего, мать. Кровное из сердца не вычеркнешь. Оно всегда с нами, в самом сердце живет. Я знала, что меня позовут и ждала. Я так устала быть семейной холостячкой. Мужчинам в этом случае проще, но не легче, когда-то и ты устанешь, захочешь тепла… Не упускай время. И не тяни. Одно скажу честно,

С Юлей тебе повезло. Она не Лелька. Кстати, ты не звонишь ей?

— Нет, Катюша. Она умерла еще в прошлом месяце. Со своим дружком каталась на яхте. Ушли далеко от берега, оба выпили крепко. Пока спасатели заметили, что яхта лежит на боку, было уже поздно, спасать стало некого. Их вынесло на берег через три дня. Лилия сказала, что Лелька в последнее время предчувствовала смерть. И все хотела попросить прощенья…

— У кого?

— У меня. Значит, что-то дошло, но слишком поздно. И я устал ждать, когда меня позовут…