– Мне говорили, что многие заикаются из-за травмы, нанесенной отцом.

– Я об этом слышал.

Он поднял бровь и не ответил. Прошло несколько мгновений. Стеди тяжелее оперся на мою руку. Воздух сгустился. Стеди собирался что-то сказать мне, но передумал.

Я любил этого старика.

Тропа привела нас к старому зданию из ракушечника – напоминание об испанцах, – устоявшему против ураганов «Вильма», «Эндрю» и прочих благодаря стенам толщиной в четыре фута. И зимой, и летом за этими стенами было прохладно. Священники использовали здание как часовню. Шиферная крыша, арочный потолок, окна без стекол открыты для любой непогоды. Здание выглядело более средневековым или европейским, чем Южная Флорида.

Мы переступили через порог. Я покачал головой.

Стеди спросил:

– Что?

– Судя по всему, вам неплохо было бы повесить сюда дверь.

Он с трудом двинулся вперед:

– Мы не пытаемся отгородиться от людей.

– Забудьте о людях, подумайте о москитах.

Мы прошли по узкому проходу со скамьями из красного дерева по обе стороны от него. Скамья с мягким сиденьем стояла так, чтобы был виден обширный восточный вид. На каменном полу шарканье Стеди было слышно громче.

– Сядь со мной и облегчи душу умирающего.

– Вы говорите о себе или обо мне?

Он кивнул.

– От тебя ничего не скроешь. – Он пожевал губу и сплюнул кусочек сухой кожи. – Если бы ты мог написать одну-единственную картину, которая объяснила бы тебя, как бы выглядела эта картина или сцена?

Я немного подумал.

– Когда я был ребенком, я работал в доках. Выполнял случайную работу. Я зарабатывал несколько баксов. У одного из гидов-рыбаков кончился бензин. Он дал мне пару долларов и попросил принести полный стакан бензина, чтобы завести мотор. Я сунул его деньги в карман, побежал к баку для сухого мусора и достал оттуда самый большой пластиковый стакан. Шестьдесят четыре унции или что-то в этом роде. Побежал через улицу на заправку. Заплатил служащему. Поставил стакан на землю и принялся качать бензин на два доллара. А потом смотрел и не верил своим глазам, когда бензин на два доллара разъел пенополистирол и растекся по парковке. Я – стакан. Жизнь – бензин.

Минуты шли. Я ждал тех историй, которые он рассказывал мне здесь. Наконец он заговорил. Зуб за зуб.

– Мы попали в кольцо. Были окружены со всех сторон. – Этого я раньше не слышал. – Мы не могли вынести раненых. Не могли получить лекарства. Гангрена стала проблемой. Запах гноя преследовал нас. – Он провел пальцем по нижней губе. – Мы мазались ментолом, чтобы справиться с запахом. Наша дырявая палатка выглядела как укрытие времен Гражданской войны. Нам приходилось работать только пилой и горячим железом. Мы говорили солдатам, что ампутация – дело добровольное и морфия у нас нет. Им выбирать. Они держались несколько дней, надеялись. Молились, чтобы с воздуха пришла помощь. Но пули продолжали свистеть, бомбы продолжали падать, конечности раненых раздувались, и запах становился все хуже. Один за одним они сдавались. К ночи врачи так устали, что уже не могли держать пилу. Передали ее мне. Утром я отдал ее обратно. – Он замолчал. – Я привык просыпаться по ночам, весь мокрый от пота, слыша, как кричат эти люди, мои пальцы всегда сведены судорогой.

Я прислонился к стене. Он сидел и смотрел вдаль.

– Затем наступило Рождество 1944 года. Я отморозил задницу в «Битве за Выступ». – Он машинально проводил пальцем по желобку на часах, в который вправляется стекло. – Шестое задание моего взвода. За месяц мы потеряли более девятнадцати тысяч и вылечили более сорока с чем-то тысяч раненых. – Стеди покачал головой и сплюнул.