Энн резко встала и подошла к дубовой прикроватной тумбочке.

Виктория присоединилась к ней. Она была выше Энн на три дюйма.

Серебро и золото сияли в волосах Энн. Она показала на серебряную баночку с презервативами. — Есть лучший способ защиты, чем презервативы.

Виктория вспомнила таблетки сулемы, которые ей всучила Долли. Конечно, Энн Эймс не имела в виду…

— Это называется диафрагма, — сказал Энн. В ее глазах не было осведомленности о той «профилактике», которая убивает. — Это резиновый колпачок, который одевается на шейку матки. — Бледно-розовый румянец окрасил её щеки, но взгляд оставался по-прежнему уверенным. — Диафрагмы гораздо удобней как для мужчины, так и для женщины, так как способствуют максимальному возбуждению, но, к сожалению, продаются только по рецепту. Если хочешь, я дам тебе имя гинеколога.

Виктория представила, что почувствовал бы Габриэль без резинового покрытия своего мужского достоинства. Влажная плоть скользит во влажной плоти.

Жар, заливавший щеки Энн, передался и Виктории.

— Спасибо. Была бы очень признательна.

Виктория вспомнила баночку с мятными пастилками, которую Джулиен заставил её взять с ночного столика. Новую баночку так и не поставили.

Повинуясь минутному порыву, Виктория открыла верхний ящик, желая поделиться удивительными диковинками дома Габриэля с женщиной, которая обладала храбростью, чтобы преследовать свою страсть, вместо того, чтобы быть жертвой желаний.

Несколько секунд Энн смотрела на ряд искусственных фаллосов.

— Они называются godemichés, — спокойно сказала Виктория.

Энн слегка коснулась самого маленького…

— И Златовласка сказала: «Этот слишком маленький…» — Энн коснулась второго godemichés, — «А этот слишком большой». — Энн не дотронулась до третьего godemichés. — «А вот этот — в самый раз».

Виктория подняла изумленный взгляд на Энн.

В бледно-голубых глазах танцевал смех.

Растущее в груди Виктории хихиканье замерло от одного воспоминания о лице Габриэля. Она вспомнила его глаза, какими видела их в последний раз: серыми, а не блестящими серебряными.

— Я должна идти.

Сочувствие не должно ранить; Виктория разрывалась на части, видя сочувствие в глазах Энн.

— Мы все нуждаемся в том, чтобы нас любили, Виктория.

Каждый из нас нуждается в физической близости… Мы все нуждаемся в том, чтобы нас любили.

Было совсем неудивительно, что Габриэлю понравилась Энн Эймс. Она понравилась и Виктории.

Виктория сглотнула.

— Я не знаю, где он находится.

Имя «Габриэль» можно было не произносить, они обе подумали о нем.

— Он в соседней комнате.

Виктория хотела обнять Энн. Объятия не входили в её учебный курс. Габриэль был единственным взрослым человеком, к которому она выражала расположение и привязанность.

— Спасибо, — сказала она, чувствуя неловкость.

За то, что не судили Викторию. За то, что не судили Габриэля.

За любвь к ангелу.

Габриэль лежал поверх голубого покрывала, закинув левую руку на лицо.

На рукаве и спереди его рубашки виднелись пятна засохшей, побуревшей крови.

С бешено колотящимся сердцем Виктория прислонилась к дубовой двери.

Габриэль не спал, каждый его мускул выдавал напряжение тела.

— Ты не запер дверь, — сказала она. И повернула замок, тихо защелкнув его.

Габриэль не убрал руки, его голос был приглушен.

— Ты знаешь, кто я есть, Виктория.