Умалчивание Габриэля не загасило искру предвкушения. Зажав шелк обеими руками, Виктория вышла из спальни впереди него.

Набор белых коробок был сложен высокой горой на голубой кожаной кушетке — три длинных коробки с платьями, прямоугольные коробки покороче, три шляпных коробки. Четыре коробки с обувью. На коробках были отпечатаны лепестки роз.

У Виктории больше года не было нового платья. Она никогда не имела платья, сшитого на заказ.

Было непристойно получать легкомысленное удовольствие от дорогой одежды, когда на улицах столь многие имели так мало.

— Здесь слишком много коробок, — обвиняюще сказала она.

— Мадам Рене заверила меня, что у женщины никогда не бывает слишком много нарядов.

Неужели в голосе Габриэля была улыбка?

Виктория быстро взглянула на него — она видела, как его рот цинично изгибался, но никогда не видела, как он улыбался.

Сейчас он тоже не улыбался. Но в его глазах стояла улыбка.

Красивых серебряных глазах.

— Я верну вам деньги, — поспешно заверила она.

Его голос был легкой лаской.

— Возможно, мадемуазель, видеть ваше удовольствие — достаточное вознаграждение.

Ее желудок сделал кульбит.

— Вы флиртуете со мной, сэр?

— Нет, мадемуазель. — Улыбка покинула его глаза. — Я не флиртую.

— Но вы знаете, как? — спросила она, затаив дыхание.

— Да, я знаю как.

Флиртовать. Целоваться. Дарить наслаждение.

Но он не знал, как получать наслаждение.

— Что мне открыть первым? — спросила она. И осознала, что похожа на ребенка в предвкушении рождественских подарков.

Зашевелились слабые воспоминания. Любящих голосов и теплого смеха…

Звуков, знакомых одиннадцатилетней девочке, а не тридцатичетырехлетней женщине.

Воспоминания ушли так же быстро, как и пришли.

Габриэль жестом указал на кушетку.

— Какую коробку вы предпочитаете, мадемуазель.

Виктория неуверенно села; скрипнула кожа, зашелестел шелк. Она осторожно подхватила коробку с отпечатком розового лепестка.

Та оказалась на удивление тяжелой.

Виктория с любопытством подняла крышку.

Коробка была полна перчаток — шерстяных, кожаных, белых шелковых, длинных шелковых вечерних. Они были запачканы красными пятнами.

Кто-то пролил на них чернила.

Виктория нахмурилась.

Две черные кожаные перчатки были наполнены изнутри манекенами рук, как будто их выдернули из витрины.

До Виктории не сразу дошло, что руки в черных кожаных перчатках были не деревянными: они были сделаны из плоти и костей.

Это были человеческие руки. А красные чернила, запятнавшие перчатки, были человеческой кровью.

Глава 13

— О боже, — эхом отразилось в ушах Виктории.

Это был женский голос, но она не узнала в нем себя. Он звучал так, словно шел откуда-то издалека. Слишком издалека, чтобы принадлежать ей. Одно мгновение коробка была у нее на коленях, секундой позже — она исчезла. Держа крышку оцепеневшими пальцами, Виктория подняла глаза. Лицо Габриэля находилось в головокружительной близости от ее лица.

«У него узкие поры, — подумала она. — А кожа гладкая, как у младенца».

Серебристые глаза, не отрываясь, смотрели на нее. Внезапно шелковистый мужской голос прозвучал у нее в голове: «…Если она еще не умерла, то сделает это очень скоро».

— Это от проститутки, — Виктория не смогла себя заставить произнести названия ампутированных частей тела, — это ее.

— Возможно.