— Вы работаете в Шеверелл-Маноре, мистер Могуорти? — спросила она.

— Я там вот уже, считай, сорок пять лет без малого оттрубил. Начинал мальчишкой, подстригал и полол сад регулярно. И до сих пор этим тоже занимаюсь. Тогда еще сэр Френсис хозяином Манора был, а после него сэр Николас. А вы будете у мистера Чандлера-Пауэлла работать, если вас женщины на работу возьмут.

— А он с нами не будет беседовать? — спросил Дин.

— А он в Лондоне будет. Он там оперирует по понедельникам, вторникам и средам. Мисс Крессет и сестра Холланд с вами будут беседовать. Мистер Чандлер-Пауэлл домашними делами не больно интересуется. Если женщинам понравитесь — все, вы с нами. Если нет — собирайте вещички, и привет.

Начало было не очень-то обещающим, и на первый взгляд даже красота Манора, представшего перед ними тихим и серебристым в лучах летнего солнца, казалась скорее пугающей, чем вселяющей надежду. Могуорти оставил их у главного входа, просто указав на звонок, а сам вернулся к машине и погнал ее за восточное крыло дома. Дин решительно потянул за металлическую ручку звонка. Никакого звона они не услышали. Однако не прошло и полминуты, как дверь отворилась и они увидели молодую женщину. У нее были светлые, до плеч, волосы — не очень чистые, как показалось тогда Дину — и густо накрашенный рот; из-под цветного фартука виднелись джинсы. Дин решил, что это кто-то из деревенских помогает здесь по дому: его первое впечатление оказалось верным. Женщина несколько секунд взирала на них с некоторой неприязнью, затем сообщила:

— Я — Мэйзи. Мисс Крессет сказала, чтоб я вам чай подала в Большом зале.

Сейчас, вспоминая их приезд, Дин удивлялся тому, что так быстро привык к великолепию Большого зала. Теперь он мог понять, как люди, владеющие таким домом, могут привыкнуть к его красоте, могут уверенно ходить по его комнатам и коридорам, почти не замечая картин и других предметов искусства, не замечая богатства, которое их окружает. Он улыбался, вспоминая, как, когда они спросили, нельзя ли им вымыть руки, их отвели в дальний конец холла, к комнате, которая явно служила умывальной и туалетом. Мэйзи скрылась из виду, а он остался ждать снаружи — Ким зашла в комнату первой.

Минуты через три она вышла, глаза ее были широко раскрыты от удивления, и она сказала шепотом:

— Тут все так странно. Унитаз раскрашен внутри. Весь голубой, с цветами и листьями. И огромное сиденье. Из красного дерева. И нормального спуска воды вовсе нет, надо за цепочку потянуть, как у моей бабушки в уборной. Впрочем, обои очень красивые и мыло тоже дорогое. И полотенец много, я даже не знала, каким воспользоваться. Ты не очень задерживайся, дорогой, мне не хочется одной здесь оставаться. Как ты думаешь, эта уборная такая же древняя, как сам дом? Должно быть, такая же.

— Нет, — ответил он, желая продемонстрировать большие знания, — в те времена, когда этот дом строился, туалетов не было, во всяком случае, таких, как этот. Он, похоже, скорее викторианского периода. Я бы сказал, начала девятнадцатого века.

Он говорил гораздо более уверенно, чем чувствовал себя, решив, что не позволит Манору себя запугать. Ведь Ким надеялась на его ободрение и поддержку. Он не должен и виду подать, что сам в этом нуждается.

Вернувшись в холл, они нашли Мэйзи у дверей Большого зала. Она сообщила:

— Ваш чай уже там. Я приду через четверть часа и отведу вас в офис.

Поначалу Большой зал вызвал у них гнетущее чувство робости, и они, словно перепуганные дети, шли под огромными балками, под пристальными взглядами — во всяком случае, так им казалось — елизаветинских джентльменов в дублетах и лосинах, а также юных воинов, надменно позирующих вместе со своими конями. Пораженный размерами и великолепием зала, Дин только позже обратил внимание на детали.