Тетя Урания отвернулась, отошла в сторону. Вот уж кто был действительно прекрасный человек! Она читала Гёте. Каждое утро, перед тем как выпить чашечку кофе. Минут пятнадцать. В великопостные дни не ела скоромного. Это она распорядилась, чтобы нас подстригли под ежик, мальчиков, разумеется. По ее указанию мы носили простые туники, как у детей рабочих. «Одежда должна быть скромной, — говорила тетя Урания, — да и с какой стати им тут выделяться; можно подумать, они какие-то особенные». Сама она носила короткую, почти мужскую стрижку и втайне от нас раздавала свои сбережения бедным.

— И все же, — сказала тетя Урания, — если я говорю, что Ставриди не совсем желательны в некотором смысле, это вовсе не означает, что вы, дети, должны относиться плохо к Титине, обижать ее.

Глаза ее увлажнились, голос звучал уже ласково:

— Вот ты, например, Дионис. С твоим добрым сердцем ты, как никто другой, должен быть к ней внимателен. Титина такая бедняжка.

На этом наш разговор кончился. А жизнь продолжалась. После отъезда родителей ничего особенно важного не произошло. Что-то случалось, конечно, но все больше так — мелочи. Были, разумеется, гости. Из Парижа приехала наша родственница, тетя Каллиопа, профессор. Она давала нам темы для сочинений и заставляла дышать по-научному, в нос. Брат Алеко выписал для себя руководство по гипнотизму. Фроссо позабыла итальянца и увлеклась румыном. Агни получила приз за работу по алгебре. Мирто и Поль, самые младшие в нашей семье, завели копилки. В этой текучке, среди стольких пускай незначительных, но все же приятных в какой-то мере событий, мне и в голову не приходило заводить разговор о Ставриди. Впрочем, нет, приходило, конечно, но я молчал, из уважения к тете Урании. Жизнь продолжалась, все шло своим чередом, нещадно палило солнце, морская вода разъедала кожу. По вечерам листья фикуса покрывались капельками влаги.

Но вот — это было во вторник вечером — я вбежал в гостиную и вдруг увидел кирию Ставриди. Она сидела в кресле возле окна, в любимом кресле тети Урании.

— Какой же ты будешь, мальчик? Старший, младшенький? — улыбнулась гостья, выставляя блестящие золотые зубы.

— Я средний. Меня зовут Дионис.

И тут бы я повернулся и убежал к себе, но эти золотые зубы… У меня захватило дух.

— Вот как, — сказала кирия Ставриди и опять улыбнулась. — Да, средним трудно приходится. Часто именно на их долю выпадают обязанности.

В этих словах ее было что-то загадочное. Да и сама кирия Ставриди, вся в черном, была точно призрак, окутанный пеленою пара. Я молчал, не зная, что ей сказать. Тут только я заметил, что кирия Ставриди пришла не одна.

— Познакомься, это моя Титина. Ты ведь не будешь ее обижать?

— Нет, что вы, — пробормотал я и перевел взгляд на ее дочку.

Титина Ставриди стояла у кресла. Вся в белом. Оборки, оборки, оборки, и тут и там — атласные бантики. Бантики были розовые, а так остальное все сплошь белое. Продолговатое лицо Титины растянулось в улыбке, и мне показалось, что у нее недостает передних зубов, двух или, может быть, трех. Лицо ее напоминало по цвету банан — все в крупных бледных веснушках, а по краям волос, на лбу, кожа почти как мел. Мне вдруг почему-то подумалось, что Титина Ставриди, возможно, все еще писается по ночам. Должно быть, такой у нее был вид.

Тут в комнату вошла тетя Урания, которая, наконец, услышала, что ее зовет наша горничная Афродита.