Принцесса пошла к залу. Клер бессознательно шла за нею, не замечая, что Ленэ взял ее безжизненно повисшую холодную руку.

Вошли в зал совета. Было часов восемь вечера.

Зал этот, весьма обширный, казался чрезвычайно мрачным, потому что был темен, а окна его были прикрыты занавесками. Между двумя дверьми, против двух окон, в которые все же пробивались последние лучи заходящего солнца, поставили возвышение, а на нем приготовили два кресла, одно для принцессы Конде, другое — для герцога Энгиенского. От каждого кресла шел ряд табуретов, предназначенных для дам, составлявших собственный совет ее высочества. Прочие судьи должны были сидеть на приготовленных для этого случая скамьях. Сзади кресла принцессы стоял, опершись на его спинку, герцог Буйонский. Герцог де Ларошфуко стал позади кресла маленького принца герцога Энгиенского.

Ленэ поместился напротив секретаря; рядом стояла Клер, дрожащая, в смущении и отчаянии.

Двери растворились: вошли шесть армейских офицеров, шесть офицеров городской гвардии и шесть городских чиновников.

Они разместились на скамьях.

Два канделябра, каждый с тремя свечами, только и освещали огромную залу, в которой собралось импровизированное судилище. Свечи стояли на столе перед принцессой и освещали главную группу, в то время как остальные присутствующие постепенно терялись в темноте по мере удаления от этого слабого источника света.

Солдаты из армии принцессы, вооруженные алебардами, охраняли двери.

Снаружи слышался шум ревущей толпы. Секретарь начал перекличку. Каждый вставал по очереди и отвечал, что присутствует.

Затем докладчик изложил дело: он рассказал о взятии Вера, о нарушении честного слова, данного маршалом де Ла Мельере, и о предании Ришона позорной казни.

В эту минуту офицер, нарочно поставленный у окна, по данному заранее приказу раскрыл его и стали слышны крики:

— Мщение за храброго Ришона! Смерть мазаринистам!

Так называли в то время роялистов.

— Вы слышите, — сказал герцог де Ларошфуко, — слышите, чего требует великий глас народа! Через два часа народ презрит нашу власть и сам совершит правосудие, и мщение наше будет уже запоздалым. Так надобно судить скорее, господа!

Принцесса встала.

— А зачем судить? Зачем произносить приговор? — сказала она. — Вы сейчас слышали приговор; его произнесли жители Бордо.

— Совершенная правда, — прибавила маркиза де Турвиль. — Положение наше очень просто: око за око, зуб за зуб, и только! Такие дела должны совершаться, так сказать, по вдохновению: попросту говоря, — палачами.

Ленэ не мог слушать далее. Он вскочил с места и стал посреди кружка.

— Ни слова более, сударыня, умоляю вас! — вскричал он. — Если такое решение будет принято, оно может стать роковым. Вы забываете, что даже королевская власть, наказывая по-своему, то есть гнусным образом, сохранила, по крайней мере, уважение к юридическим формам и осудила на казнь — справедливую или нет, это другое дело, — по приговору судей. Неужели вы думаете, что мы имеем право делать то, на что не решился даже король?

— О, — возразила маркиза, — стоит мне только высказать какое-нибудь мнение, как господин Ленэ тотчас же возражает. Но, к несчастью для него, в настоящем случае мнение мое совершенно согласуется с мнением ее высочества.

— Вот именно, к несчастью… — сказал Ленэ.

— Сударь! — вскричала принцесса.

— Ах, ваше высочество, не пренебрегайте хотя бы формой. Вы всегда успеете произнести приговор.

— Господин Ленэ совершенно прав, — сказал герцог де Ларошфуко, притворно соглашаясь с ним. — Смерть человека — дело нешуточное, особенно при подобных обстоятельствах, и мы не можем возложить ответственность за нее на одну принцессу.