— Бесполезно терять время на расспросы десяти-двенадцати офицеров, господа, — возразила принцесса. — Господин секретарь, у вас есть подробный реестр, найдите в нем пленников, равных господину Ришону по чину.

— Таких только два, ваше высочество, — отвечал секретарь, — комендант Сен-Жоржа и комендант Брона.

— Итак, двое, — сказала принцесса. — Видите, сама судьба покровительствует нам. Их задержали, Лабюссьер?

— Как же, ваше высочество! — отвечал капитан телохранителей. — Оба сидят в крепости и ждут приказания предстать перед судом.

— Так пусть предстанут, — сказала принцесса.

— Кого из них привести? — спросил Лабюссьер.

— Обоих, — отвечала принцесса, — только начнем с первого, с господина коменданта Сен-Жоржа.

XXI

Страшное молчание, нарушенное только шагами выходившего капитана телохранителей и непрекращавшимся ропотом толпы, последовало за этим приказанием, которое должно было повести мятеж принцев по новому, более опасному пути. Это приказание одним махом ставило принцессу и ее советников, ее армию и город Бордо как бы вне закона, заставляло всех жителей отвечать за интересы и за страсти нескольких людей. Это означало действовать в миниатюре так, как Парижская коммуна 2 сентября. Но однако, как известно, Коммуна совершала тогда великое дело.

Ни вздоха не было слышно в зале; глаза всех были обращены на дверь, в которую войдет арестант. Принцесса, желая как можно лучше разыгрывать роль председателя, перелистывала бумаги; герцог де Ларошфуко погрузился в раздумье, а герцог Буйонский разговаривал с маркизой де Турвиль о подагре, от которой он очень страдал.

Ленэ подошел к принцессе и попытался последний раз остановить ее — не потому, что надеялся на успех, но потому, что принадлежал к числу честных людей, которые считают первейшей обязанностью исполнение долга.

— Подумайте, ваше высочество, — сказал он, — одним ходом вы ставите будущее вашего семейства под удар.

— В этом нет ничего особенного, — отвечала она сухо, — ведь я уверена, что выиграю.

— Господин герцог, — взывал Ленэ, оборачиваясь к Ларошфуко, — вы человек, столь высоко стоящий над обыкновенными умами и человеческими страстями, вы, верно, посоветуете нам придерживаться умеренности?

— Сударь, — отвечал герцог лицемерно, — я именно об этом теперь совещаюсь с моим разумом.

— Посоветуйтесь с вашей совестью, господин герцог, — сказал Ленэ, — это будет гораздо лучше!

В эту минуту послышался глухой шум запираемых ворот. Он отозвался в сердце каждого, ибо возвещал появление одного из пленников. Скоро на лестнице раздались шаги, алебарды застучали по плитам, дверь отворилась и вошел Каноль.

Никогда не казался он таким красивым и таким элегантным. На лице его, совершенно ясном, отражались еще радость и беспечность. Он вошел легко и без принуждения, будто в гостиную генерального адвоката Лави или президента Лалана, и почтительно поклонился принцессе и герцогам.

Даже сама принцесса изумилась, заметив его безукоризненную непринужденность, и с минуту разглядывала молодого человека.

Наконец она нарушила молчание:

— Подойдите, сударь!

Каноль повиновался и поклонился во второй раз.

— Кто вы?

— Барон Луи де Каноль, ваше высочество.