Он пересек пространство между обоими крыльями здания, прошел под сводом и приблизился к фасаду замка. Тут он остановился.

В самом деле, окна нижнего этажа были ярко освещены; несомненно, там горело множество факелов или свечей; и так как они беспрестанно меняли место, бросая длинные тени и широкие полосы света на садовый газон, Каноль понял, что именно здесь находится центр всего предприятия.

Сначала Каноль не решался выведывать тайну, которую старались скрыть от него. Потом он подумал, что звание посланника королевы и ответственность, возлагаемая на него данным ему поручением, извинят его поведение даже перед самыми строгими судьями.

Осторожно пробрался он вдоль стены, у подножия которой было совершенно темно, потому что окна, расположенные в шести или семи футах от земли, были ярко освещены; встал на тумбу, с тумбы перебрался на выступ стены и, придерживаясь одной рукой за край оконной рамы, а другой за кольцо, заглянул в комнату.

Вот что он увидел.

Возле женщины, которая прикалывала последнюю булавку к дорожной шляпе, несколько горничных одевали ребенка в охотничье платье; мальчик стоял спиною к Канолю, который мог видеть только белокурые его волосы. Но дама, ярко освещенная двумя подсвечниками с шестью свечами в руках двух лакеев, стоявших неподвижно, как кариатиды, по обе стороны туалета, оказалась оригиналом того портрета, который он недавно видел в спальне принцессы: то же продолговатое лицо, тот же строго сжатый рот, тот же орлиный нос; Каноль узнал ее. Все в ней показывало привычку повелевать: ее смелые жесты, взгляд ее блестящих глаз, быстрые движения головы. Напротив, в присутствующих все проявляло привычку повиноваться: их поклоны, поспешная услужливость, быстрота, с которой они отвечали своей повелительнице или ловили ее взгляд.

Множество слуг, между которыми Каноль узнал и известного ему камердинера, укладывали в чемоданы, в ящики, в сундуки разные вещи, драгоценности, деньги, весь женский арсенал, называемый туалетом. Между тем маленький принц играл и бегал посреди озабоченных слуг; но по странной прихоти случая Каноль никак не мог видеть его лица.

«Я так и знал, — подумал он, — меня обманывают. Все эти люди готовятся к отъезду. Да, но я могу одним мановением руки сделать всю эту таинственную сцену самой печальной. Мне стоит только выбежать на террасу, свистнуть три раза в этот серебряный свисток, и через пять минут двести человек явятся в замок по его пронзительному призыву, арестуют принцесс, перевяжут всю эту челядь, которая так дерзко смеется…

Да, — продолжал Каноль (на этот раз говорило его сердце, а не уста). — Да, но что будет с той, которая спит там или притворяется, что спит?.. Я потеряю ее безвозвратно: она станет ненавидеть меня, и на этот раз по заслугам… И еще хуже: она станет презирать меня, говоря, что я до конца исполнил гнусный долг шпиона… Однако ж, если она повинуется принцессе, почему мне не повиноваться королеве?»

В эту минуту — как бы случай хотел изменить его решение — отворилась дверь комнаты, где принцесса доканчивала туалет, и показались две особы — пожилой человек лет пятидесяти и дама лет двадцати. Они казались веселы и довольны. Когда Каноль увидел их, то весь превратился в зрение. Он тотчас узнал прекрасные волосы, свежие губы, умные глаза виконта де Канба, который с улыбкой целовал руку Клеманс де Майе-Брезе, принцессы Конде. Только на этот раз виконт надел платье, приличествующее его полу, и превратился в самую очаровательную виконтессу на земле.

Каноль отдал бы десять лет жизни, чтобы слышать их разговор; но он тщетно прикладывал ухо к стеклу, до него доносились только неясные звуки. Он увидел, как принцесса жестом простилась с молодой дамой, поцеловала ее в лоб, приказала ей что-то такое, отчего все присутствовавшие засмеялись. Потом виконтесса вернулась в парадные апартаменты, сопровождаемая несколькими слугами, надевшими мундиры старших офицеров.