– Какими пленительными красками я рисовал ваше будущее, – проговорил, не отзываясь на ее слова, Ральф, – как тешил себя, предназначая вам высокий удел. Он был так непохож на нынешний. Вы не должны были так легко и так быстро упасть.

– Высказали – «упасть»?

– Да, таков для меня смысл того, что произошло с вами. Мне казалось, вы летите высоко в небе. Парите в сияющей лазури над головами людей. Вдруг кто‑то швырнул вверх увядший розан – снаряд, который не мог и не должен был достать вас, – и вы стремглав падаете на землю. Мне больно, – продолжал бесстрашно Ральф, – больно так, как если бы упал я сам.

Глаза его собеседницы смотрели на него с еще большим недоумением и обидой.

– Я совершенно не понимаю вас, – повторила она, – вы говорите, что тешили себя мыслями о моем заманчивом будущем, мне это непонятно. Смотрите, как бы я не вообразила, что вы тешитесь надо мной.

Ральф покачал головой.

– Этого я не боюсь; вы не можете усомниться в том, что я придумывал для вас самое блестящее будущее.

– Вы говорите «парить», «летать». Но я никогда еще не была на такой высоте, как сейчас. Что может быть выше для девушки, чем выйти замуж за… за человека, который ей по душе, – проговорила бедняжка Изабелла, впадая в сентенциозность.

Вот эту вашу душевную склонность к человеку, о котором мы толкуем, я и осмеливаюсь критиковать, моя дорогая кузина. Я бы сказал, что ваш муж должен быть натурой более яркой, независимой, крупной. – Помедлив немного, Ральф добавил: – Я не могу избавиться от чувства, что Озмонд в какой‑то мере… ну, скажем, мелок.

Последнее слово он проговорил с запинкой, боясь, как бы она снова не вспыхнула. Но Изабелла приняла его на удивление спокойно; у нее был такой вид, будто она что‑то обдумывает.

– Мелок? – в ее устах это прозвучало необыкновенно приподнято.

– Мне кажется, он ограничен, себялюбив. А как серьезно он к себе относится!

– Просто он глубоко себя уважает. Я не ставлю ему это в вину, – сказала Изабелла, – тем больше оснований думать, что он будет уважать и других.

Поверив ее рассудительному тону, Ральф почти успокоился.

– Да, но все ведь относительно, надо ощущать свою связь, свое соотношение со всем вокруг, с другими людьми. Не думаю, что мистер Озмонд на это способен.

– Мне главным образом приходится иметь дело с его отношением ко мне. Оно выше всяких похвал.

– Он образец хорошего вкуса, – продолжал Ральф, напряженно думая о том, как лучше всего определить зловещие черты Гилберта Озмонда, не впадая в резкость и не ставя тем самым под удар себя. Ральфу хотелось охарактеризовать его бесстрастно, как это сделал бы ученый. – Он судит, оценивает, одобряет, осуждает, руководствуясь исключительно своим вкусом.

– Тогда счастье, что у него такой безупречный вкус.

– Вкус у него и в самом деле безупречный, раз он выбрал себе в жены вас. Но доводилось ли вам наблюдать за подобными людьми, когда их вкус – действительно безупречный – бывает чем‑нибудь задет?

– Надеюсь, я всегда смогу угодить своему мужу, и несчастье это меня минует.

При этих словах Ральфу кровь бросилась в голову.

– В вас говорит упрямство, это недостойно вас! Не для того вы предназначены, чтобы вас подобным образом оценивали… чтобы вечно быть настороже, оберегая чувствительность бездарного дилетанта.

Изабелла мгновенно поднялась, следом за ней Ральф, и они несколько секунд стояли, глядя друг на друга, словно он бросил ей вызов, оскорбил се.