– Она сказала вам, что влюблена в него?

– За кого вы ее принимаете? И за кого вы принимаете меня? – добавила после секундной паузы мадам Мерль.

Озмонд вскинул ногу и оперся тонкой своей лодыжкой о колено другой ноги; привычным жестом обхватил лодыжку рукой – его длинный изящный указательный палец без труда сомкнулся с большим, – он сидел, глядя прямо перед собой.

– Здесь нет ничего для меня неожиданного. Я и воспитывал ее, готовя к этому. Да, я готовил ее именно к этому… чтобы в подобных обстоятельствах она поступила так, как я найду нужным.

– Она так и поступит, на этот счет у меня нет никаких сомнений.

– Тогда не понимаю, в чем загвоздка?

– Ни в чем. И все же мой вам совет – не спешите избавиться от мистера Розьера. Попридержите его, он может еще пригодиться.

– Я на это не способен. Попридержите его вы.

– Хорошо, я буду держать его на привязи и кормить обещаниями.

Мадам Мерль чуть ли не все время, что они говорили, смотрела по сторонам; ей свойственно было вести себя так в этих случаях, как свойственно было и прерывать разговор частыми паузами. После только что приведенной мною фразы как раз и воцарилась одна из таких долгих пауз, и, прежде чем молчание было нарушено, мадам Мерль увидела, как из соседней комнаты выходит Пэнси, а следом за ней Эдвард Розьер. Пэнси сделала несколько шагов и остановилась, неотрывно глядя на мадам Мерль и своего отца.

– Он признался ей, – обращаясь к Озмонду, сказала мадам Мерль.

Озмонд не повернул головы.

– Вот чего стоит ваша вера в его обещания; его следовало бы высечь.

– Бедняжка, он жаждет покаяться.

Озмонд встал; он успел уже за это время бросить испытующий взгляд на дочь.

– Впрочем, все это не имеет значения, – обронил он, уходя.

Спустя несколько секунд подошла Пэнси и с обычной своей милой, но сдержанной благовоспитанностью поздоровалась с мадам Мерль. Дама эта проявила не намного больше сердечности; поднявшись с дивана, она просто дружески улыбнулась Пэнси.

– Как вы сегодня поздно, – сказала та своим нежным голоском.

– Я всегда прихожу не позже, чем намереваюсь, мое дорогое дитя.

Мадам Мерль поднялась не из желания проявить любезность по отношению к Пэнси; она тут же направилась к Розьеру, который, сделав несколько шагов ей навстречу, торопливо, словно желая поскорее облегчить душу, пробормотал:

– Я признался ей.

– Я знаю, мистер Розьер.

– Она вам сказала?

– Да. Постарайтесь до конца вечера не делать больше глупостей, а завтра приходите ко мне; я жду вас в четверть шестого.

Она обошлась с ним строго, и в том, как она повернулась к нему спиной, выразилось столько пренебрежения, что у него само собой слетело с губ проклятие – правда, вполне пристойное.

Розьер не собирался говорить сейчас с Озмондом, – это было бы и не ко времени, и не к месту; невольно он потянулся к Изабелле, которая сидела и беседовала с пожилой дамой. Розьер подсел к Изабелле с другой стороны; пожилая дама оказалась итальянкой, и он не усомнился, что, кроме своего родного языка, она никакими другими не владеет.

– Вы вот сказали, что не станете мне помогать, – обратился он к миссис Озмонд. – Но, быть может, вы передумаете, когда узнаете… когда узнаете…

Изабелла пришла ему на помощь.

– Когда я узнаю – что?

– Что с ней все обстоит благополучно.

– Я не совсем вас понимаю.

– Мы обо всем с ней договорились.

– В таком случае с ней все обстоит неблагополучно, – сказала Изабелла.