Наташа промолчала. Альберт Владимирович снова нахмурился и пристально смотрел на нее. Ярыгин вдохновенно строчил истории, а Наташа делала вид, что не обращает на Глущенко внимания. Она сидела, уставившись в свою кружку, чай в которой уже остыл и потускнел, потеряв свой яркий янтарный оттенок.

Тут в ординаторскую заглянула медсестра и сообщила, что в пятой палате умирает пациент. Видимо, это был ожидаемый исход, потому что сестра говорила совершенно спокойно, и Глущенко не подорвался спасать, а только развел руками.

– Ладно, – Ярыгин отложил историю болезни, – схожу.

Наташа осталась наедине с Глущенко впервые за долгое время. От волнения она испугалась, что покраснеет, и отвернулась.

– Слушай, это же ты на меня настучала? – вдруг спросил Альберт Владимирович.

– Что?

– Ты стукнула, что я православный и посещаю церковь?

– Нет. А вы посещаете?

– Не твое дело! Но если это ты, лучше признайся.

– Нет, Альберт Владимирович, это не я.

– А я думаю, ты решила мне отомстить, что я тебя не пускаю в операционную. Слушай, я тебя прощу, только скажи правду. Понимаешь, хирургия – это работа коллектива, и чтобы делать действительно хорошие вещи, а не просто аппендиксы выковыривать, люди должны доверять друг другу. Если мы хотим и дальше двигаться вперед, то нужно каждому верить, как самому себе. Когда же общаешься с коллегами и знаешь, что любой из них, даже самый близкий друг, может оказаться стукачом, ничего не выходит.

Глущенко прошелся по ординаторской и остановился у окна. Он отражался в темном стекле на фоне ночи – высокий, сухопарый, с длинным узким лицом.

Наташа понимала его чувства. Трудно жить, когда не знаешь, кому можно доверять, и еще труднее так работать.

– Ничего не выходит, – повторил Глущенко.

– Альберт Владимирович, это не я, честно!

– А если не ты, что ж глаза отводишь? – холодно бросил он.

– Ничего не отвожу.

– Я вижу. Просто если хоть маленько совести осталось у тебя, скажи правду, и забудем. Мы серьезное дело делаем, и будет очень обидно, если все пошатнется из-за капризов избалованной прошмандовки!

Лучше бы он ударил. Наташа встала. От отчаяния звенело в ушах и кружилась голова.

– Зачем мне трудиться и стучать на вас, когда я могу просто пожаловаться папе? – Наташа старалась, чтобы голос звучал холодно и язвительно, но получалось, кажется, не очень хорошо. – А моему отцу достаточно щелкнуть пальцами, и завтра вас здесь уже не будет. Мне кажется, Альберт Владимирович, вы прекрасно это понимаете и третируете меня не от жажды справедливости, а из зависти.

– Да неужели?

– Ну конечно! Вы завидуете, что мой отец – мировая величина, он одним словом может вас уничтожить, а вы способны только обзываться и пакостить по-мелкому.

Наташа ополоснула свою чашку в раковине, надела куртку и вышла, тихонько притворив дверь.

Пока спускалась к машине, в голове крутилась только одна мысль: «Зачем я поехала на работу?»

Наташа открывала машину, когда из дверей вдруг вылетел Глущенко, притормозил на секунду, осматриваясь, и быстрым шагом направился к ней. Он был в хирургических штанах и рубахе, только сверху накинул старый байковый халат – общую вещь, которой сотрудники пользовались, чтобы в холодное время перебегать из корпуса в корпус.

– Слушай, извини… – начал Альберт Владимирович, но Наташа перебила его:

– Не беспокойтесь, я не собираюсь жаловаться на вас отцу.

– Да при чем тут…

– При том, что не жаловалась и не буду.